В век глобальных информационных систем, когда «Всемирная Паутина» и всё, сопутствующее ей, всё сильнее охватывает наш мир, касаясь порой не только информационного пространства, но и остальной жизнедеятельности, особенно остро встают некоторые вопросы. Среди них, в частности, вопросы того, чем и в какой мере нужно пожертвовать, чтобы достичь желаемого, что нужно выбрать, а от чего, может, придётся тогда отказаться. Так, например, если заботиться, главным образом, о доступности информации, то придётся неизбежно снизить меры по её защите, а также забыть об идеалах достоверности или целостности этой информации. В принципе, всегда нужно быть готовым пожертвовать одним ради другого: жертва может быть не абсолютной, не обязательно носить форму полного отказа от чего-то, но, по-видимому, эта жертва может заключаться в согласии принять худший результат, чем идеал, ради другого идеала. В отношениях с информационными системами, во всяком случае, этот момент неплохо было бы держать в голове. Но есть ещё один вопрос, который встаёт особенно остро – вопрос защищённости, безопасности.

(продолжить чтение, нажав кнопку «Далее») Как мне кажется, при его обсуждении стоило бы опираться на два пункта: во-первых, информационное пространство в современном виде представляет собой целую чрезвычайно сложную систему, в которой всё взаимосвязано; во-вторых, информационная система не существует без человека и, несомненно, зависит от его действий. Вряд ли стоит желать или просто рассчитывать избавиться от этой чудовищной системы: в конце концов, она приносит нам немало пользы. Но нет ничего беззащитней левиафана с несварением желудка! То же самое касается всего глобального. Тут, наверное, есть одно средство: попробовать предотвратить это несварение желудка, иначе может быть слишком поздно.

Частично (но далеко не полностью) предвосхитив то, о чём будет этот рассказ, я, дорогие друзья, хочу лишь добавить, что процесс его написания стал для меня незабываемым событием: я (пожалуй, впервые) смог непосредственно поговорить с собственным героем. Было ощущение, что его слова я просто записываю за ним, нисколько не вмешиваясь в ход его мыслей, и некоторые повороты наших с ним рассуждений становились для меня неожиданностью. И никакой фантастики: я чувствовал некое наслаждение от естественности диалога, когда можешь только гадать и предполагать, что сейчас или чуть позже скажет собеседник, но на сто процентов предугадать это практически невозможно!

Желаю, дорогие друзья, приятного чтения и буду рад любым комментариям!

 Книги и Homo

Александрийская библиотека охвачена пожаром. Ещё минуту назад в неё кидали зажжённые факелы, но теперь и стараться не надо: библиотека стала домом огня. Теперь все: и поджигатели, и местные жители, и философы, и ученики философов – все разбегаются в разные стороны; кто-то останавливается поодаль от горящего здания. Одни глазеют, другие смотрят, третьи плачут… Кто-то сходит с ума и бежит обратно: хочет, видимо, хоть что-то спасти. Но уже поздно, слишком поздно… Огонь ощупывает всё здание Великой библиотеки, вползает в лабиринты, кружится по всем этажам, обнимает стены снаружи. Свободный огонь! Его освободили от правил, ему всё разрешили! Теперь, если ему вдруг захочется, он может почитать даже тайные рукописи, тщательно спрятанные подальше от глаз многих людей, которым нежелательно читать эти книги. Огонь возбуждён самим собой, пытается проникнуть в каждый атом библиотеки, прижимается ко всем буквам, залезает под них. Он теперь стал дыханьем библиотеки, теперь он неотделим от неё, от её папирусных свитков. Тёплый бриз Александрии трогает плотное и тяжёлое тело огня, раздражая его, подгоняя; в этом огне сам бриз становится невыносимо тяжёлым и страстным. Огненный смерч бушует в библиотеке и вокруг неё, срывая всё на своём ходу: ведь мелкие части вещей легче поддаются уничтожению, чем крупные. Из окон, дверей и новообразовавшихся дыр вылетают порой остатки папирусных свитков и вновь падают в бурю огня. Среди туч текстов, обречённых на смерть, иногда можно смутно угадать оригиналы и редчайшие копии творений Манефона, Клеанфа, Беросса, Эпикура, Аристарха Самосского, Каллимаха, Аристотеля… Папирусы трещат на всю Александрию, на весь Египет, на весь античный мир, на все века, которые когда-либо ещё пройдут… Теперь уже никто и никогда не узнает, что было написано на этих свитках!.. Александрийская библиотека не выдерживает напора огня и рушиться под его натиском. Вскоре на её месте остаётся лишь пепел, а огонь уходит куда-то в иные измерения, удовлетворённый проделанной работой.

Огромная библиотека одного горного аббатства охвачена пожаром. Здесь хватило одного лишь светильника, упавшего на столик с книгами. Суматоха. Монахи выбегают из храмины, из прочих мест, суетятся у стен чудовищного лабиринта. Два человека выбегают из горящего здания, а третий навсегда вбегает в него. А в самом сердце чудовищного лабиринта среди гула обрушивающихся строений ещё лежит тело. Это потерявший сознание безумный слепец Хорхе: тот самый Хорхе, который всё же успел съесть полкниги Аристотеля. Но никто не расскажет о том пожаре лучше Умберто Эко, который был там, переодевшись юным Адсоном, чтобы оживить воспоминания того же Адсона в романе «Имя розы».

Все библиотеки: и общественные, и частные – охвачены пожаром. Точнее, серией пожаров. И везде температура огня одна и та же – 451 градус (правда, не по Фаренгейту, а по Цельсию). Спросите у Рэймонда Дугласа Брэдбери: он лучше всех знает, как хорошо горят книги, пока люди поглощены стенами-телеэкранами, симулируя жизнь. Спросите у Рэймонда Дугласа Брэдбери: он лучше всех знает, что у горящих книг есть спасение, таящееся в человеческой памяти…

А вот смотрите, пока не поздно!

Небольшая комната. Здесь вы не найдёте книжных полок. Вообще, обстановка внешне не очень-то богатая: кровать, платяной шкаф, ещё один шкаф (в нём, по-моему, какие-то технические принадлежности), холодильник, микроволновая печь. В общем, всё под рукой. Но не это главное. Главнее всего здесь то, что стоит на столе, и тот, кто сидит за столом. На столе стоит ноутбук, а за столом сидит, собственно, человек – хозяин всего этого. Назовём его по-латински Homo, ибо имени его я не знаю. Я, признаться, даже не знаю, какой теперь на дворе год или хотя бы век. Во всяком случае, это происходит не ранее 2016 года.

Homo страшно взволнован. Его дрожащие руки лежат на клавиатуре. Сейчас он то дотрагивается, то убирает указательный палец правой руки от какой-то кнопки. Кажется, это кнопка «Enter». Теперь он аккуратно поглаживает её. А на экране написан какой-то вопрос; есть только два варианта ответа: «Ok» или «Отмена».

А знаете, чем он только что занимался? Он только что прочитал мою записочку о том, как горели разные библиотеки. Сейчас этот текст ещё висит открытым где-то в углу экрана. Он смотрит на него и насмешливо улыбается. А теперь он, кажется, что-то говорит: послушаем же!

-Всё, что ты тут написал, дорогой мой автор, – ерунда, детский лепет! Вот сейчас произойдёт нечто действительно грандиозное и небывалое! Пиши же скорее! Записывай все мои слова, следи за всеми моими движениями и фиксируй их! Пусть твои современники узнают, что я сейчас натворю! А признайся, мой любезный хронист, мой дорогой подражатель, кладущий, втискивающий в буквы лишь тени призраков (ведь примерно так описал твоё ремесло тобой любимый Платон)… Так вот, мой уважаемый автор, признайся же, что ты не знаешь и сам, что именно я хочу сделать! Или всё же знаешь, но боишься сам себе в этом признаться? Боишься предсказать своим читателям сразу, что сейчас будет? Ты, вероятно, пытаешься закрыть глаза и уши, уйти подальше от меня, от моих нечестивых речей и деяний, думая, что так сможешь предотвратить моё невероятное преступление!.. А ведь ты же сам должен признаться, что названное преступление уже совершилось! Да, совершилось! Иначе как бы ты смог его описать? Я, правда, ещё не дочитал до конца твою писанину, но уверен, что найду там именно то, что сам же скоро сделаю. Но не надейся, что я буду спрашивать у тебя, что, мол, я должен всё-таки сделать! Нет, я вовсе не собираюсь действовать по твоей указке и не хочу, чтобы ты воображал, что властен надо мной! Да и знаю я отлично: ты попытаешься воспрепятствовать моему преступлению. Нет, дорогой мой! Я оказал тебе великую честь, открыв твою наивнейшую записочку! И сейчас я говорю тебе: ты теперь в моей власти! Ты где-то упоминал Умберто Эко. А ты читал его «Заметки на полях «Имя розы»»? Там он, между прочим, утверждает, что именно персонажи и окружающая их обстановка диктуют автору свои необходимые условия; если же автор не станет выполнять эти условия, то у него получится абсурд, а не произведение. Правда, он же сомневается в том, что персонажи могут жить своей жизнью, но это совершенно напрасно… В общем, пиши, что видишь и слышишь! Пиши всё по порядку, интригуй читателя, если понадобится! И только попробуй что-нибудь пропустить! Сейчас твой же персонаж создаст твоё произведение! Это выйдет нисколько не хуже, чем у Гордера и Пиранделло!.. Ты должен благодарить меня: ведь, наконец, ты сможешь написать хоть что-нибудь стоящее! Мне даже любопытно, как ты опишешь самое главное – само моё преступление… Ведь никто не успеет и глазом моргнуть, как всё свершиться! Это тебе не какая-то Александрийская библиотека, горевшая, наверное, несколько часов!.. Ах, если бы ты знал, как я волнуюсь! Наверное, Герострат так же волновался перед тем, как поджечь храм Артемиды в Эфесе. Но он несмотря на приговор всё же стал известным! А обо мне ведь только ты напишешь; но и ты не знаешь моего имени и, похоже, не сильно стремишься узнать… Как угодно! В конце концов, нет смысла узнавать моё имя: ведь совсем скоро и твоя жалкая миниатюрка исчезнет! Каково тебе осознавать такое?!

Как интересно! Homo говорит со мной… Надо попытаться что-нибудь ответить.

-Ты говоришь, что скоро моё произведение исчезнет? Мне, конечно, от этого не очень весело! Но сейчас мне, признаюсь, гораздо интересней, что ты собираешься сделать? Однако надеюсь, что я смогу тебя остановить, если ты задумал что-то нехорошее!

-Неужели ты не знаешь, что я собираюсь сделать? Ты меня даже разочаровал! Я думал, что ты гораздо смелее в своих догадках! Но я ничего тебе не скажу: я лучше покажу! И ты не сможешь меня остановить! Ведь, в самом деле, не сможешь же ты выпрыгнуть из своей книжонки и схватить меня за руки! А твоих доводов я и слушать не стану! Действительно, почему я вообще должен кого-то слушать? Можно подумать, что нет никого сильнее книг и каких-то мифических авторитетов! Впрочем, ты ничего не успеешь мне возразить! Смотри и записывай, если успеешь всё разглядеть и записать! Вот, какую скверную штуку я сотворю сейчас со всеми «могущественными» книгами и «несомненными» авторитетами!

И Homo спокойно нажимает кнопку «Enter»…

Вы не ошиблись, дорогие читатели и зрители: внешне ничего не произошло, даже не было слышно никакого звука. Но это лишь на первый взгляд… Если присмотреться повнимательней, можно обнаружить, что с экрана, действительно, исчез мой набросок, посвящённый гибели разных книгохранилищ. Но, признаться, лично я до сих пор не очень понял, что же всё-таки произошло: ведь Homo обещал нечто масштабное, грандиозное и необычайное…

-Позволь, многоуважаемый Homo, задать тебе один вопрос: что же сейчас произошло? Или твой таинственный план потерпел неудачу и мы отделались одним лишь удалением с твоего компьютера файла с моей миниатюрой?

Homo начинает ёрзать на стуле, что-то ищет глазами в комнате. Наконец, восклицает:

-Как?! Ты ещё говоришь?!

-Да, говорю. И очень рад, что ты меня слышишь. А разве я должен замолчать, если ты сам согласился со мной заговорить, начав читать мой пустячок?

-Но я тебе велел замолчать!

-Когда же это было? Я что-то не помню. Видимо, я слишком внимательно следил за твоими руками и пропустил невзначай что-нибудь мимо ушей. Ты уж извини, дорогой мой, если я был невнимателен к твоим словам!

-Но ты должен был замолчать раз и навсегда независимо от того, хочешь ты того или нет, слышал ли ты что-то или нет, успел ли что-то разглядеть и понять или нет!!! Знай же: я уничтожил все книги в мире! Я создал такой вирус, который от одного лишь нажатия кнопки проник во все библиотеки, частные собрания, во все суперзащищённые хранилища и уничтожил все электронные книги и их многочисленные копии! Теперь, в век глобализации информационных ресурсов это стало ещё легче, чем во времена Александрийской библиотеки! Люди вообразили себе, что их книги теперь надёжно защищены от всяких пожаров, что их можно бесконечное количество раз копировать, что в частных собраниях, которые чаще всего помещаются не в интернете, а на каких-нибудь локальных дисках, не может случится никакой трагедии из-за вируса, если сам хозяин будет аккуратен!.. Но никто не учёл, что бессмысленно устанавливать хитроумные защиты, что всем этим антивирусам и сетевым экранам грош цена, коль скоро все эти книжки, книги и книжища находятся, по сути, в одном пространстве, где всё между собой связано! И ещё: вирусы появляются всегда первее антивирусов, что можно видеть даже на примере мутации различных штаммов природных вирусов… Ну, ты понимаешь, к чему я клоню… А что случилось с бумажными книжками, ты и сам знаешь: тебе об этом рассказал Брэдбери, не так ли! Но теперь он уже никому ничего не расскажет! И Умберто Эко тоже теперь никому ничего не расскажет! И никто отныне и навсегда не будет знать, что Брэдбери и Эко должны были что-то рассказать! Как тебе такое?!

-Но зачем?.. Зачем ты совершил такое чудовищное преступление?!

-Как «зачем»? Ты разве ещё не понял? Я ведь доказал бессилие книг и всех этих мифических авторитетов в виде авторов, на которых все без конца ссылались! Одно лишь нажатие кнопки одним лишь пальцем – и все они, все эти бесконечные века бесшумно исчезли! И не нужно было даже никакой бомбы! Я освободил человечество от бремени авторитетов; теперь не надо мучиться, что за все книги на свете (даже самые лучшие) и за всю долгую жизнь не перечитать!.. Ты мне лучше вот, что скажи: почему ты упорно не исчезаешь и болтаешь со мной, будто ничего не произошло?

-То, что ты совершил, – чудовищно! Знай же: никто не скажет тебе за это «спасибо»! После этого ты недостоин именоваться Homo! Я буду так дальше называть тебя лишь потому, что имени твоего не знаю и знать теперь не желаю; даже если ты скажешь сейчас мне твоё имя, я не напишу его здесь: довольно одного Герострата! Останься же безликим Homo: всё равно все будут знать, что книги уничтожил некий Homo! Правда, никто и никогда теперь не узнает, как это произошло, а мои современники, если прочитают эти строки, не будут сомневаться, что я тебя выдумал. Теперь ты стал просто Homo, одним из миллиардов Homo! Но не думай, что ты осуществил задуманное! Ты забыл о человеческой памяти, а другие люди помнят о ней без всяких напоминаний Брэдбери! Ты не смог убить авторитеты и их мысли. По лицу твоему и по речам сужу, что ты господин начитанный. Но не думай, что ты один такой! Даже если в твоё время наблюдается упадок начитанности, никогда не поверю, что совсем никто ничего не читает. Обнаружив, что книги внезапно исчезли, люди, гарантирую тебе, начнут их восстанавливать по памяти. А подумай о том, что когда-то открыл Жак Деррида насчёт письма где-то в нашей душе. Если не ошибаюсь, он имел в виду, что некоторые истины записаны в наших душах ещё до того, как они были открыты кем-либо и озвучены. Значит, кто-то вновь откроет то, что другие не вспомнят, и всё равно напишет об этом! Но я очень жалею, что не смог тебя остановить: ведь величайший ущерб тебе причинить удалось!..

-Вот оно доказательство слабости книг!!! Автор ничего не смог реально сделать, не смог остановить! Автор может только лепетать что-то в своих произведениях, может говорить хоть миллион раз что-нибудь о морали да нравственности, доказывать, что то или иное – истина или ложь; но он не сможет вылезать постоянно из книги и физически останавливать преступления! Ты разве ещё не понял, что творчество разнообразных книгописцев бессмысленно! Теперь мой вирус стал истиной, победив вашу одним махом!

-Ты хочешь сказать, что зло, разрушение всех благих и не благих начинаний – словом, сплошная деструкция стала теперь единственной истиной, которую теперь все должны слушать?!

-Да, если тебе угодно считать так! Я новый Фридрих Ницше, но гораздо более великолепный: он вырвался из оков одной религии, а я вырвал всё человечество из всех оков, которые только можно было вообразить себе! Я доказал, что все эти оковы, создававшиеся и опровергавшиеся миллионами авторов в течение многих веков, – лишь игра больного воображения человечества! Нужно было только набраться смелости и открыть всем на это глаза! Ты мне лучше скажи, почему ты ещё здесь? Ведь я уничтожил тебя!

-Я необходимая часть болезни нового Ницше. А если серьёзно, то нет ничего удивительного в том, что я не исчез по первому твоему желанию: ведь я автор, а ты всего лишь мой персонаж. Ты можешь сколько угодно кричать: «Автор умер!» Но от этого, поверь мне, Homo, в объективной действительности ничего не изменится. Один лишь ты сойдёшь с ума, что будет, пожалуй, логично. Конечно, моя миниатюрка по твоей же милости исчезла навсегда, но этим ты сделал только хуже самому себе. Ты, скорее, смог убить себя как персонажа, но не меня как автора. Я вполне допускаю, что ты существуешь в объективной действительности и удивляешься, как же это так может быть, чтобы ты, живой, уже погиб от себя самого. Но не забывай, голубчик, что ты стал по доброй воле персонажем моего пустячка, что я согласился писать о тебе. Значит, я для тебя не могу вот так исчезнуть: ты надо мной не властен, дерзкий Homo! Я написал эту вещицу раньше того, как ты её уничтожил. Ведь ты этого не сможешь отрицать? Из этого вполне естественно следует, что я до сих пор говорю с тобой: ведь я ещё сижу и пишу, ты действуешь в моём тексте, ты говоришь, а я отвечаю, коль скоро у нас завязался диалог. Для меня ты существуешь и уже не можешь самовольно вырваться из поля моего зрения. Я замолчу лишь тогда, когда посчитаю нужным сам, а не тогда, когда ты велишь. У тебя же всё хуже: ты совершил, если можно так выразиться, самоубийство и для себя ты не существуешь более, ибо сам себя отверг…

Молчание…

Мне кажется, дорогие читатели, что Homo растерян и собирается с мыслями. А может, он решил вовсе замолчать и уйти из нашего диалога? Что ж! Не дело автора вмешиваться в свободу персонажа и заставлять его говорить против воли!

-Послушай ты, Бог или дьявол!..

-Я не то и не другое. Я автор, и ты это прекрасно знаешь. Я, к слову, человек…

-Какая разница? Вспомни, что сказано в книге «Бытие» насчёт того, что человек был создан по образу и подобию Божию!..

-Нечестивец! Из этого же никак не следует, что я Бог, потому что из упомянутого тобой места книги «Бытие» никак не следует, что человек равняется Богу. Ведь не станешь же ты утверждать, что глобус и есть сама Земля!..

-Какая разница! Для меня ты как бы Бог… Ну, если угодно, скажу обтекаемей: ты мой творец. Но я не об этом, успокойся, мой владыка, от которого я даже уйти бессилен! Мне ещё не хватало этих схоластических споров! Выслушай лучше, что я тебе хочу сказать. Ты, помнится, разглагольствовал насчёт людской памяти. Благодаря тебе же я знаю, откуда ты взял эту ересь! Ты просто брэдберианец; ты слушаешь Брэдбери, как какую-нибудь дельфийскую Пифию, которая сама не ведала, какой бред изрекала этим глупым грекам! А тебе ни разу не приходило в голову, что твой авторитет, этот Брэдбери, может ошибаться? Может, он какой-нибудь еретик, который просто претворился добреньким дедушкой, сочиняющим всякие светлые сказочки? Ах, если бы ты знал, как меня воротило от его смазливой фантастики!!! Но, к счастью, теперь его нет: я его уничтожил! Я развенчал этот миф о вечной жизни автора!.. Но ты ответь мне: думал ли ты хоть раз в жизни, что Брэдбери может ошибаться?! Ну же, говори, раз ты не исчез!

-Я буду говорить с тобой, если ты прекратишь кидать пустые оскорбления. Они не украшают твою речь… Я много бы мог сказать в защиту греков и Рэймонда Дугласа Брэдбери, но, пожалуй, не стану этого делать, поскольку саму твою критику нельзя назвать конструктивной. В противном случае, согласись, у нас будет не осмысленный диалог, на который я, честно говоря рассчитываю, а какое-то перемывание чужих косточек. Надеюсь, ты понимаешь, что при подобном повороте я вынужден буду уйти и даже уничтожить своё произведение у себя… Как знать: может, тогда я уничтожу и тебя как персонажа!.. В конце концов, вспомни: ты обещал мне создать хорошую вещь. Точнее, помочь в этом нелёгком деле.

-Ну, хорошо, хорошо!.. Слушаюсь и повинуюсь! Только, пожалуйста, ответь мне на вопрос ради нашего диалога.

-Охотно отвечу. Я никогда не думал, что Рэймонд Дуглас Брэдбери – истина последней инстанции. Разумеется, он для меня авторитет, как ты верно заметил, но это не значит, что он обладает какой-то непогрешимостью, знает всё и всё в таком духе. А что ты хотел мне сказать?

-Да, я хотел тебе кое-что сказать. Надеюсь, это ты посчитаешь конструктивной критикой с моей стороны?

-Говори, пожалуйста.

-Твой Брэдбери ошибся насчёт памяти! Ты это и сам увидишь, если проследишь за моей мыслью. Подумай сам: как один человек, к примеру, сможет выучить наизусть «Войну и Мир» Толстого? И это только один роман из миллионов! А твой авторитет предлагает выучить все книги! Понимаю, что он имеет в виду не какую-нибудь дешёвку. Но это не сильно-то облегчает положение! Все книги всех троих наиболее известных Толстых, все книги Достоевского, всяких китайских романистов, Аристотеля, Платона… По-моему, уже вырисовывается неплохая перспектива! Но ты послушай, что я ещё тебе скажу! Теперь я подчинюсь твоему Брэдбери… Извини, я хотел сказать, что он истинный тиран и деспот: разве не тиранически заставлять своих персонажей столько запоминать!.. Но я боюсь, что ты разгневаешься и оборвёшь нашу беседу, так что считай, что я ничего не говорил насчёт того, что Брэдбери – тиран… Так вот, я сейчас допущу, наступая на горло собственной песне, что он прав. Но и тогда ничего не получится! И даже твой этот Деррида не поможет! Люди слишком избалованы всякими авторитетами. Точнее, теми, кого им велели называть авторитетами. Короче, люди разучились самостоятельно мыслить, они чаще всего плывут по течению; зачастую, они даже не могут осознанно выбрать себе авторитет. Если они усвоили, что такой-то человек в чём-то плох, то он будет тогда для них плох во всех отношениях, везде неправ; если другой человек становится авторитетом, то он гений и всюду прав. Ты, конечно, скажешь, что я преувеличиваю. Возможно. Но я показываю тебе общую картину. Или ты не согласишься со мной только на том основании, что я дерзкий и нечестивый Homo? Но тогда это будет лучшее подтверждение моих же слов! Я к тому, что мало, кто нынче пустится на поиски утраченной истины и начнёт прислушиваться к своим внутренним письменам. А о Деррида теперь уже никто не узнает! Ты возразишь, конечно, что кто-то ведь читал Деррида. Разумеется, есть такие люди! Согласен! Это, например, я. Ну, ещё какие-нибудь философы. Но, надеюсь, тебе не придёт в голову заподозрить, что я прямо сейчас встану и пойду всем рассказывать про мысли Деррида?! А остальные? А кто, скажи мне, им поверит?! Ведь нигде не сохранилось ни единого текста Деррида! Ты только вслушайся, вдумайся: «Ни единого»! Их можно, конечно, восстановить, прибегнув к услугам памяти. Но где, милостивый мой автор, хоть один интеллектуал или хитрый юрист найдёт хотя бы одно доказательство того, что эти тексты именно восстановлены, а не придуманы только что. Я тебя уверяю: на них в противовес и даже в перевес найдётся целая куча совсем не обязательно злых, но жутко формализованных юристов и иных людей, мыслящих подобным образом, которые докажут, что никакого Жака Деррида, как и других писателей, поэтов, философов и подобных им людей никогда вообще не существовало. Ты будешь злиться, может, даже биться головой об стену, вопрошать, как, мол, это вообще возможно!.. Нет, не я сойду с ума – я, новый Фридрих Вильгельм Ницше, – а ты, мой дорогой и могущественный творец! Но лучше обратись к Джорджу Оруэллу, к его роману «1984» – и всё сразу поймёшь! Там всё отлично объяснено.

-Нет, Homo! Я не буду биться головой об стену, а постараюсь успокоиться и разобраться во всём. Может, я всё же смогу помочь роду человеческому обрести лицо, обрести авторитеты, которых ты так старался его лишить! Именно поэтому я и поддерживаю с тобой этот разговор, хотя мог бы давным-давно всё бросить, ибо, признаться, ты мне неприятен. А теперь я хочу задать тебе один нескромный вопрос. Скажи мне и всем, кто, может, сейчас читает эту мою весть с фронта (миниатюрой теперь эту вещь не назовёшь), скажи же всем нам, Homo, как ты ныне можешь ссылаться на каких-либо авторов, на какие-либо ненавистные тебе авторитеты, коль скоро ты сам, по твоему настойчивому утверждению, уничтожил их всех в одно мгновенье? Ведь для тебя не существует больше Оруэлл со всеми его произведениями! Тут я сослался бы на категорический императив Иммануила Канта (для меня-то он существует!), но, боюсь, для тебя это будет пустой звук, поскольку, я так понимаю, ты и Канта, так сказать, уничтожил… В такой ситуации я могу взывать только к твоей внутренней логике, которую ты не уничтожал и которая (как, вообще-то, и категорический императив) существует в объективной действительности, независимо от того, хочешь ты того или нет.

-Ну, дорогой мой автор, мы-то с тобой ещё знаем, что и Кант, и Оруэлл существовали. Они, видимо, и теперь существуют: Деррида, а вслед за ним и ты, прав насчёт существования некоторых вещей вне зависимости от наших желаний. По поводу Оруэлла я говорил только тебе, а для остальных ушей и глаз это, конечно, – запретная тема!

-Так ты признаёшь, что ни авторитеты, ни их мысли никуда не исчезли несмотря на твои старания?

-Это хороший вопрос! Но нет смысла над ним рассуждать. Человек – мера всех вещей: существующих – в том, что они существуют, а несуществующих – что они не существуют, присутствующих – в том, что они присутствуют, а тех, которым отказано в присутствии, – что они отсутствуют! «Человек» – это звучит гордо! Ну, что скажешь на это?

-Я в недоумении… Ты к кому обращал все эти цитаты из Протагора, Мартина Хайдеггера и Максима Горького?

-К тебе, конечно! Впрочем, ко всем! Кто тебе сказал, что это были цитаты?! Это мои собственные мысли! Истинно говорю тебе, автор: ни Протагор, ни Мартин Хайдеггер, ни Максим Горький не существовали на свете! Никогда!!!

-Ты хочешь сказать, как Витгенштейн, что нет ничего достоверного и всё существует благодаря только нашему языку? Иными словами, ты вслед за Платоном утверждаешь, что все мы играем, словно куклы, а вслед за Людвигом Витгенштейном – что всё существует благодаря нашей языковой игре?

-Какой Витгенштейн, какой Платон? Не было никакого Витгенштейна! Не было никакого Платона! Всё выдумал я! Всё изобрёл я! Всё сказал я!

-Ого! А я же что говорю, милостивый государь? Или же это всё ваши слуховые галлюцинации? А это кто сказал:

И, если подлинно поётся
И полной грудью, наконец,
Всё исчезает – остаётся
Пространство, звёзды и певец!

Понятно, что не Осип Мандельштам! Но ведь и не ты, великолепнейший Homo?!

-Этого никто не говорил! Никто ничего не говорил! Я тебя уничтожил, а значит, ты тоже ничего не говорил и не можешь говорить! Всё начинается с нового листа, и никто ещё ничего не говорил! Книги – ложь!.. И ты, автор, – ложь!!! Все теперь стали сиротами! Никто и мыслью не пошевелит теперь: исчезли все книги, все документы! Я уничтожил всю информацию!.. Я – Сверхчеловек!..

-Ну, я скажу тебе… Молодец ты! Только теперь и тебе никто не поверит. Как ты-то докажешь без книг и прочей информации, что ты существуешь?.. А за осиротевших по твоей же милости людей не переживай… В конце концов, даже если они и не вспомнят ни Платона, ни Витгенштейна, ни Деррида, ни прочих, то всё равно напишут то же самое заново! Видимо, у нас, у людей, есть такая потребность – мыслить, писать книги и эти книги читать… А тебе никто даже не поверит: сработают законы Оруэлла, категорический императив и ещё что-нибудь в таком духе!..

-Отстань же ты от меня, автор! Знаю, знаю, что у меня нет теперь имени, что ты меня теперь не прославишь даже в безликом виде!.. Но всё теперь кончено: я не существую!..

6 – 9 февраля 2016 года.

« Роза Мой мир »