В конце декабря 2019 года была опубликована моя третья научная статья – «Традиция в зеркале права». Она увидела свет на страницах «Российско-азиатского правового журнала», 2019, №3, С. 33 – 45. Журнал ещё молодой, но, как кажется, у него есть неплохие перспективы, исполнения чего я от всей души ему желаю. С названным номером и предыдущими его выпусками можно ознакомиться на сайте журнала.

Немного о статье. Начало ей было положено ещё в декабре 2016 года, когда я подготовил для учебного предмета «ораторское искусство» речь на тему традиции в праве. Речь была довольно пламенная, но, как мне кажется, не лишённая обоснованности (в целом, эссеистического характера). Но преподаватель обратила моё внимание, что из неё можно сделать хорошую статью, предложила мне подумать на эту тему. В ходе раздумий, в итоге, изначальное произведение изменилось до неузнаваемости (от него, в сущности, осталась лишь идея и некоторые элементы эмоциональности, которые, впрочем, как я надеюсь, не повредили, а напротив, оживили научный текст). Сразу отмечу, что статья, с одной стороны, правоведческая постольку, поскольку мне было важно исследовать роль традиции и революции в праве, с другой же стороны, философская постольку, поскольку не менее важным для меня было обозначить роль традиции и революции вообще, т.е. во всех сферах жизни.

Желаю всем плодотворного чтения, очень надеясь, что статья, размещаемая ниже, заинтересует и окажется полезной не только юристам, но и философам, представителям других наук и практик и всем читателям, стремящимся размышлять и вкапываться в суть вещей. Всегда рад обратной связи и обмену мнениями!

(продолжить чтение, нажав кнопку «Далее»)

Традиция в зеркале права

Сейчас мы живём во времена великой исторической турбулентности, пронизавшей собой без преувеличения все сферы нашей жизни. Мир не просто меняется (это происходило и раньше), а меняется стремительно, и стремительность набирает обороты. В самом деле, внимательному и вдумчивому читателю, слушателю, наблюдателю раскрывается целая палитра активнейшего движения в областях научно-технической (то, что называют техническим прогрессом, научно-технической революцией), общественно-политической (от масштабного переселения представителей некоторых народов в чуждую для них социокультурную среду до частой, подчас революционной смены власти), в области культуры, языка и даже образа питания [1-5].

Феномен, порождённый совокупностью всех обозначенных и других революционных процессов, нередко связанных между собой непосредственно либо общим духом революционности (революционным сознанием), был назван В.В. Аверьяновым ползучей революцией [6] – понятие, употреблявшееся ещё Л.Д. Троцким, но теперь справедливо интерпретируемое шире, чем просто совокупность социально-политических движений. Ползучая революция обещает путём постоянных и всеобъемлющих преобразований в кратчайшие сроки привести к прогрессу, поэтому она достаточно легко получает необходимую для своего существования подпитку в виде воодушевления от стремительных изменений мира и желания их «догонять», что и составляет революционное сознание. Но, как и отдельно взятая революция в её классическом понимании, ползучая революция в своей романтической пылкости и сиюминутности достижений лишь дестабилизирует обстановку отказом от прежних авторитетов и сложившихся ориентиров и непредсказуемостью последствий. Причём дестабилизация усугубляется реакцией, пытающейся вернуть всё на свои места, но, по сути, нередко перенимающей резкость и дезориентированность обусловивших её событий. Поэтому часто такую реакцию так же можно отнести к элементам ползучей революции. К составляющим обсуждаемого феномена можно отнести ещё изменения, ввиду их малозначительности не являющиеся революциями, но носящие революционный характер из-за их поспешности, многочисленности и т.п.

Рассмотрим теперь, какое отношение вышесказанное имеет к праву.

В новейшей истории право тоже изменялось и изменяется довольно бурно, причём как концептуально, так и в рамках отдельных правовых систем через инструмент усовершенствования правового регулирования. И, соответственно, можно наблюдать колебания и стремление к преобразованиям в правоведении, правотворчестве и правоприменении. Так, уже появилось и стремится к расширению так называемое поколение соматических прав, старающееся перевернуть некогда достаточно прочные представления о семье, сексуальных отношениях, праве на жизнь и т.д. [7; 8]. Второй пример – современное законотворчество в России и его результаты, выражающиеся, с одной стороны, в появлении сотен постоянно изменяющихся законов и, с другой стороны, низким уровнем их исполнения. И если в девяностые годы прошлого века низкая исполняемость законов в России была обусловлена, скорее, их содержательной революционностью (тогда эксперты оценивали качество законодательства на «хорошо», отмечая при этом низкий уровень его исполнения), то теперь понижено и качество законодательства. Это отчасти обусловлено спешкой при «усовершенствовании» правового регулирования [9, с. 129-130, 137-138; 10, с. 17-23].

На самом деле, ползучая революция в мировом масштабе – это тенденция последних ста-полутораста лет, возникшая не вдруг и теперь особенно ярко и глобально иллюстрирующая сущность, историю и последствия революции как таковой. Как указывал М.А. Волошин [11, с. 91-108] – не только замечательный поэт, но и глубокий мыслитель, – история человечества пронизана мятежами в широком смысле слова, не приводившим, как на примере социально-политических революций подтверждает П.А. Сорокин [12, с. 270, 293-294], к полному успеху и часто даже поворачивавшим развитие человечества или отдельных его частей и институтов вспять. По наблюдению М.А. Волошина, в революциях человек стремится в кратчайшие сроки пересоздать то, что окружает его: государство, общество, природу, быт и т.д. И ему не остаётся ничего иного, как «творить неверьем, строить отрицаньем», пытаться всё проверить и обосновать исключительно с помощью разума, чтобы поверить уже и в эти обоснования, и в методы, по которым они строятся, и в их результаты. Можно вспомнить, например, эпохи Возрождения и Просвещения в Европе. Но проблема в том, что исключительно с помощью разума можно проверить и обосновать лишь то, что на данный момент доступно более или менее чёткому пониманию человека, и с опорой на то, что на данный момент известно или может быть исследовано достоверными способами и логично. И так сложилось, что по этим критериям легче всего объяснениям поддаётся картина материального мира, да и то не вся, потому что и в этой области ещё продолжаются научные открытия и обоснования. Ввиду ограниченности знаний, трудоёмкости и нередко большой длительности их получения рационально-материалистическими способами и методами и ввиду необходимости скорейшего восполнения пробелов для решения определённых задач, рационализм и материализм (М.А. Волошин в поэме «Таноб» метко назвал их пальцами апостола Фомы), начинающие с неверия и часто открыто придерживающиеся этой линии, одновременно обращаются к вере в свои достижения, принципы, методы, создавая фикцию решаемости всех вопросов и нередко приходя к поверхностным выводам, в чём проявляется их внутреннее противоречие.

В конечном итоге, примат материалистических категорий над духовными, техники над этикой (что П.А. Сорокин назвал биологизацией людей) отражается на праве, правосознании, правоведении. Иначе как объяснить, например, упорное нежелание современных англо-американских врачей, предпочитающих делать аборты, пользоваться уже сто лет назад открытыми и известными им возможностями человеческого организма, позволяющими матери благополучно родить новую человеческую жизнь даже при очень сложной беременности? Дело в том, что для этих врачей неродившийся ребёнок, плод – это не будущий человек с живыми мыслями и чувствами, а всего лишь комок клеток, т.е. исключительно физико-биологическая часть организма матери, которой, как вытекает из таких рассуждений, она может распорядиться, как, скажем, своими ногтями или волосами [13]. На слабость, внутреннюю противоречивость и даже гибельность исключительно материалистического подхода к праву без учёта его духовных элементов указывают и некоторые исследователи [14, с. 246-279; 15, с. 16-19; 16, с. 46-48].

Как упомянуто, цель революций (действительная или только провозглашаемая) независимо от её исхода – прогресс. Но насколько хороша и благородна эта цель?

Толковые словари и энциклопедии согласны в том, что прогресс – это улучшение в процессе развития, которое может касаться техники, нравственности и т.д. Однако, при внимательном анализе определений данного и близких к нему понятий можно обнаружить ряд любопытных и немаловажных нюансов их значения. Во-первых, «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова, определяя понятие «прогрессивный» через связь с понятием «прогресс», даёт его синоним – «передовой» [17, с. 608]. Понятие «передовой» связывается, в частности, с тем, что движется впереди остального, как правило, не благодаря тому, что по природе является передней частью некоторой системы, а благодаря (хотя бы отчасти) собственным усилиям, успехам, безостановочному стремлению развиваться. Как правило, происходит соревнование: передовое может резко выделяться на фоне «отстающих», иногда призывая догонять себя, но редко замедляя шаг, чтобы его было возможно догнать. Поскольку прогресс стремится к постоянному улучшению чего-либо, прогрессивные или передовые достижения через некоторое время становятся «безнадёжно устаревшими», к ним предпочитают более не обращаться (разве только как к чисто историческим фактам), в чём проявляется временность, даже сиюминутность всего прогрессивного и передового [17, с. 503; 18, с. 46; 19, с. 843, 1029]. По ироничному замечанию Г. Г. Гадамера, для прогрессистов каждый день – новая эпоха, не связанная с прошедшим [20, с. 315-316]. Поэтому прогресс предпочитает революцию для воплощения актуальных идей, хотя и допускает эволюционные пути. Во-вторых, В.И. Даль отмечает как оттенок значения понятия «прогресс» претензию на полную свободу [18, с. 470], которая невозможна без попытки освобождения от того, что создаёт ощущение несвободы. Наконец, в-третьих, И.С. Кон [21, с. 28-29] указывает на то, что прогресс подразумевает концепцию развития «от низших к высшим», «от несовершенных к совершенным» формам или ступеням. Вследствие этого прогресс не склонен связывать себя прошлыми достижениями, призывает «не оглядываться на древних», освобождаться из-под «гнёта стихийных общественных сил» и всего того, что на данный момент кажется несовершенным и создающим несвободу. Понимание прогрессивности вообще основывается на оценочных критериях, очень субъективно, так как часто зависит от размышлений отдельных личностей. Оказывается, что прогресс более склонен к критике прошлых достижений, чем к самокритике и, в конечном итоге, порождает несогласия, противоречия и разрывы связей между поколениями и между современниками [9, с. 20-21; 22, с. 605; 23, с. 9-10]. Причём, поскольку прогресс не опирается на предшествующий опыт той системы, относительно которой его пытаются осуществить, его приходится основывать на чём-то, взятом извне этой системы и, во всяком случае, являющимся для неё новым и неизведанным.

Разрыв между поколениями крайне не желателен, в частности, потому что, во-первых, культурно и духовно обеднит и погасит жизнь народа, лишит его исторической памяти о самом себе, во-вторых, неизбежно ударит по всем живым институтам, перешедшим от прошлого, в-третьих, разрушит или исказит существующие достижения предыдущих поколений, которые могли бы и дальше приносить пользу [24, с. 183-186]. Наконец, разрыв между поколениями может привести к расколу и между современниками. Ведь поколения не живут изолировано друг от друга, и совсем не обязательно, что все старшие положительно воспримут новые веяния, а все молодые отрекутся от наследия старших. Яркий пример – правовая революция российского императора Петра I, сопровождавшаяся также изменениями революционного характера. Несомненно, Пётр Великий руководствовался соображениями прогрессивных изменений российского права (образцами служили европейские правовые системы), т.е. система русского права, формировавшаяся много веков, расценивалась как нечто низшее, из несовершенств чего необходимо освободиться, взяв извне новое. В итоге, право Российской империи окончательно разделилось на две совершенно самостоятельные, практически не связанные между собой системы официального и социального (обычного) права. Это, в свою очередь, повлекло не только юридические, но и экономические и другие проблемы [25, с. 97-98].

Впрочем, достаточно ли теперь в связи с прогрессом говорить о разрывах общественных и межпоколенных связей, когда человечество с его любовью открывать ящики Пандоры уже стоит на пороге восторженного отказа от самого себя? Можно, например, вспомнить безоглядно восхищённое изобретение, развитие и внедрение в жизнь искусственного интеллекта. Это изобретение, вполне полезное при рассудительном подходе, может породить и уже порождает, помимо прочего, правовые вопросы [26-28], например, о юридическом статусе искусственного интеллекта, о характере отношений между ним и традиционными субъектами права и даже о его месте в юридической деятельности. Уже свершающиеся факты: создание и успешное функционирование интеллектуальных самообучающихся роботов, получение человекообразным роботом (андроидом) Софией в 2017 г. гражданства Саудовской Аравии, появление (в частности, в России) первых роботов, предназначенных для правового консультирования, и некоторые другие – показывают, что искусственный интеллект, особенно в андроидной оболочке, по своим техническим и социальным характеристикам способен поставить под сомнение традиционные концепции господства человека над вещью, вытеснить людей из сферы как физического, так и интеллектуального труда с непредсказуемыми последствиями для трудовых обязанностей и прав человека, для его трудовых и творческих способностей и т.д. В конце концов, здесь мы вплотную подходим к проблеме существования и формы существования в будущем самого человека и, соответственно, феномена права. Конечно, сейчас такая эсхатологическая постановка вопроса не очевидна, однако, как известно, из малых искр рождаются большие пожары. Поэтому имеющиеся факты требуют внимательного размышления, если мы не хотим по легкомыслию или вовсе по небрежности допустить дурные последствия.

Таким образом, вера в полезность и необходимость прогресса, основанного на материалистическом понимании мира, и стремление его скорейшего достижения (т.е., главным образом, революционными путями) способствовали и способствуют борьбе или, как минимум, пренебрежительному отношению к многовековым системам установлений – к традициям. Однако, поскольку революции в отдельных сферах человеческой деятельности до сих пор благополучно не завершились, а только переросли в усиливающуюся ползучую революцию, остаётся констатировать, что эта борьба так и не закончилась победой над «предрассудками» и «косностью» традиции, а обернулась, несмотря на благоразумные предупреждения таких мыслителей, как Ш. Л. Монтескье, Э. Бёрк, Ф. К. фон Савиньи, К.Н. Леонтьев, недальновидным «сносом общественного здания», самоуверенным следованием на поводу у тенденций, открытий и теорий, часто не продуманных до конца и не проверенных, зато «новых» и громких [24, с. 184-185; 29, с. 72; 30, с. 299-300; 31, с. 8]. Из-за этого отдельные деятельные критики многовекового опыта поколений не только «затронули здоровую плоть», неизвестную этим критикам и обеспечивавшую до некоторых пор равновесие, но и сумели создать новые вопросы, серьёзность которых, к сожалению, не всегда осознаётся и теперь. Необдуманное принятие правовых новшеств или (при возникновении проблем разной природы и степени предвиденности) нервные поиски ответа на вопрос «Что делать?» и принятие поспешных решений лишь уменьшают авторитетность и эффективность права [10, с. 23; 32, с. 136]. Значит, с утратой традиции открываются пути для беспочвенного и неэффективного правового модернизма, теряются необходимое единство и иммунитет от недальновидности и вредных влияний [15, с. 3], что Э. Бёрк образно охарактеризовал словами: «У нас нет более компаса, и мы не знаем, в какой порт мы плывём» [29, с. 81]. Что ж, поспешишь – людей насмешишь: недаром Кун-цзы (Конфуций) жалел тех, кто всегда двигается вперёд и никогда не останавливается [33, с. 111].

Поэтому правоведению всё желательнее и желательнее тщательно изучать сущность традиции, проблемы её восстановления и реализации в современном и будущем мире. Впрочем, как видится, это крайне желательно и для иных областей науки. Некоторые шаги в этом направлении предприняты ниже. При этом рассматривается, главным образом, традиция в её широком, философском понимании: бытовое и тем более юридическое (точнее, цивилистическое) понимание узко и специфично.

Практически все существующие подходы к пониманию традиции, какие нюансы и подробности они ни отмечали бы, объединяет прямое или косвенное указание на преемственность как на обязательный признак рассматриваемого института [17, с. 807; 19, с. 1375; 34, с. 42-44; 35, с. 135; 36, с. 416; 37, с. 1047-1048; 38, с. 74; 39, стлб. 793-794; 40, с. 407; 41, с. 577]. Да и само латинское слово “traditio», от которого и образовалось в русском языке слово «традиция», переводится как «передача», «предание». Сразу возникают вопросы: между кем и кем осуществляется преемственность, как она осуществляется и что является её предметом?

Преемственность осуществляется между поколениями в широком смысле слова. Речь может идти не только о поколениях в контексте биологического возраста человека или кровнородственных связей, но и в контексте, например, научных школ (учителя – ученики) или даже отношений между ровесниками, первые из которых – опытные в каком-либо деле люди, а вторые – новички.

Традиция невозможна без системных связей. Их первая по важности часть состоит из связей между поколениями, непосредственно обеспечивающих преемственность, а вторая – из связей между представителями одного поколения, обеспечивающих лучшее закрепление передаваемых опыта и понятий, максимальную однородность и устойчивость традиции. По характеру все эти связи должны быть как информационными, отвечающими за получение знаний, рациональное осмысление традиции (зрительная, слуховая коммуникация, посредством книг и т.п.), так и духовными, включающими и любовь, и уважение, и празднично-игровое соучастие (праздник и игра здесь и далее – в их широком, философском понимании Г. Г. Гадамера [20, с. 158-160, 287-290, 307-311]), и иные духовные проявления. Недаром Акутагава Рюноскэ заметил, что только глядя на то, что и как делали предки (сколько бы их ни было), чьи действия должны послужить образцом, сразу овладеть их искусством не получится [42, с. 182]. Предметы традиции не будут восприняты и исполнены человеком, не имеющим духовных связей с их носителями, ибо отсутствие духовного элемента связи почти всегда ведёт к непониманию существа традиции даже при желании приобщиться к ней или вовсе к сопротивлению «навязываемому», к отторжению «враждебного». Так, В. С. Найпол – британский писатель индийского происхождения, родившийся на Тринидаде (Вест-Индия), – несмотря на соблюдение его старшими родственниками традиций индийского народа и конкретной семьи, из-за отсутствия полноценных информационных и духовных связей (его в детстве не стремились ни научить родному языку, ни приобщить к истинному соучастию в исполнявшихся обрядах) оказался выброшенным за пределы родных традиций и был вынужден узнавать их только в зрелом возрасте по книгам и путешествиям. Причём семейные традиции и даже знания о собственных предках ему, кажется, так и не удалось полноценно восстановить [43].

В случае В. С. Найпола традиция всего его народа, конечно, не исчезла, а вот традиция семьи умерла. Это подталкивает к выводу, что традиция может существовать лишь в том случае, если она находится в действии. Её действие проявляется, во-первых, во всеобщности применения (как материального, так и духовного), а во-вторых, во всеобщности убеждения в общезначимости конкретных её предметов, причём второго может быть достаточно, если применение временно невозможно (тогда наблюдается потенциальное действие). Общее убеждение, как на примере обычаев отметил О. фон Гирке, возникает у отдельных субъектов и включает в себя уверенность, что окружающие разделяют данное убеждение [44, с. 223-224].

В контексте традиции понятия «всеобщность», «окружающие» и т.п. приложимы не только к современникам, но и к представителям предшествующих и будущих поколений. Понятно, что действие традиции для будущих поколений не является реальным. Но всеобщность и не является просто суммой фактов, а отражается для вовлечённого в традицию субъекта как ощущение того, что так уже делалось и будет делаться, что это воспринималось и будет восприниматься как общезначимое. Описанное ощущение не становится ни восприятием истории, ни пророчеством, не дробит время на прошлое, настоящее и будущее, а раскрывает для субъекта момент осуществления традиции как уникальный момент, событие с большой буквы, в котором соучаствуют и все другие субъекты этой традиции, чьё незримое присутствие можно даже почувствовать – свойство, называемое соборностью [6]. Этот эффект Г. Г. Гадамер показал на примере празднования христианами Рождества. Исторически Рождество Христово, конечно, произошло единожды в определённое время и уже прошло. А для традиции оно не исчезает в прошлом и  каждый акт его празднования воспринимается не как повтор одного и того же, а как развёртывание того самого уникального события, и празднующие не просто находятся в такую-то дату в таком-то храме, а становятся соучастниками того самого Рождества Христова (не его копии или вариации).

Феномен праздника позволяет избежать ощущения рутинности при повторении исполнения предметов традиции, отражает соборное начало традиции, дисциплинирующее и защищающее личность. Вместе с тем, у традиции есть и индивидуалистическое начало, отражающееся в феномене игры, состоящем, по Г. Г. Гадамеру, в повторении личностью действий, в рамках которого эта личность получает свободу и самодисциплины, и поиска своей манеры исполнения действий, своих интерпретаций. Результат свободного поиска личности – появление её особого почерка, по которому её можно узнать. Ф. К. фон Савиньи справедливо заметил: «Заблуждаются, когда полагают, что всеобщее станет жизнеспособным благодаря уничтожению всех индивидуальных отношений», – добавив, что индивидуальное придаёт целому особую силу [24, с. 148-149]. Отсюда, традиция создаёт действительный баланс между частными и общественными интересами, который так часто с разной степенью успешности пытается найти Конституционный Суд РФ. Поэтому, в частности, традиция не препятствует появлению и слиянию с ней необычных, гениальных людей, оригинальных взглядов только из-за одной их неординарности [23, с. 12]; достаточно вспомнить хотя бы традиционалиста Кун-цзы, поднявшего в своё время китайскую философию на новую высоту. Теория традиционализма в праве, политике и иных областях жизнедеятельности тоже должна иметь в виду упомянутое равновесие соборного и индивидуалистического начал, в чём состоит одно из отличий её от теорий социализма и либерализма, впадающих в противоположные крайности. 

Из вышесказанного вытекает, что традиция может существовать только в рамках определённой социальной группы, без которой она бессмысленна и невозможна. За границами социальных групп она может сформироваться постольку, поскольку за этими границами сложилась уже описанная глубокая взаимосвязь между субъектами (группами, их представителями), осуществимая исключительно в рамках некоторой общности (например, международной организации). В некоторых случаях традиция таких общностей распространяется и внутрь складывающих их групп, что чаще происходит тогда, когда первые являются целым по отношению ко вторым, а целое и части взаимопроизводны (как, например, нация по отношению к семьям). В целом же, по своей традиционной организации общности, особенно суверенные друг относительно друга (например, нации), отличаются, и вряд ли могут быть успешными попытки найти общечеловеческую традицию. Общечеловеческим может быть сходство отдельных деталей разных традиций, порождённое не механизмами преемственности, хотя и лежащее, по-видимому, в глубине истории [9, с. 30-31; 30, с. 278; 31, с. 15-16]. Многопоколенную социальную группу, внутри которой существует традиция, можно назвать народом (в противоположность сиюминутному обществу), выводя границы понимания данного термина за пределы исключительно этнологического смысла, т.е. можно говорить как о народе о многопоколенных общностях адвокатов, купцов, дипломатов, о семьях и т.д.

В рамках традиции передаются материальные (например, вещи) и нематериальные (например, знания, правила поведения) объекты. Однако, сам по себе объект не может стать предметом традиции. Как уже говорилось, для действия традиции необходимо, в частности, всеобщее убеждение в общезначимости её предметов, которое, будучи механизмом действия, не определяет содержания общезначимости. Вместе с тем, общезначимость – понятие общее и в каждом случае требует конкретизации. Как заметил Х.О. Аушев, жёсткость регламентации и контроль за соблюдением социальных норм зависит от степени значимости сфер поведения [34, с. 44], из чего можно сделать вывод как о разном характере общезначимости разных вовлечённых в традицию объектов, так и о взаимозависимости характеристик объектов и характера их общезначимости. Таким образом, когда объект получает ценностную интерпретацию (по своей значимости воспринимается как общеобязательный, общеполезный, ценный, прекрасный, памятный и т.д.), перед нами возникает полный образ предмета традиции. Причём ценностная интерпретация объекта в народе должна быть устойчивой (может меняться, но не постоянно) и общей (заметно преобладающей или единой). Иначе, по сути, предмет традиции утратит своё единство, перестанет быть таковым, оставшись объектом частных оценок с абсолютно разными образами в зависимости от воспринимающих его лиц.

По системным характеристикам объекта и ценностной интерпретации можно определить, что предмет традиции является нормой обычая, нормой обыкновения, преданием, реликвией и т.д., т.е. происходит отнесение предмета по его существенным признакам к определённой группе, которую можно назвать элементом традиции. Выделение всех элементов традиции – тема отдельной работы, но нужно заметить, что лишь некоторые понятия всегда будут относиться к элементам традиции, поскольку один из их признаков – преемственность. Таковы, например, предание и менталитет (в частности, правовой менталитет) [17, с. 579; 32, с. 135-136]. Такие элементы традиции можно назвать безусловными. В то же время, понятие «общепринятое» не всегда относится к традиции, а может обозначать нечто, принятое в современном обществе. Это хорошо показал Кун-цзы, следуя старинным и, видимо, актуальным правилам кланяться внизу, перед залом, хотя в обществе его современников было принято кланяться вверху. Он пошёл против общественного мнения, но не против традиции [33, с. 105]. Так, по наблюдению Г.Ф. Шершеневича, обычаи могут формироваться либо во времени, от поколения к поколению («так делали всегда»), становясь частью традиции, либо по кругу лиц в одно время («так делают все») [45, с. 443-444], и последние обычаи не обязательно войдут в традицию. Такие элементы традиции можно назвать условными. Кроме обычая, к ним относятся обыкновение, предметы, содержащие в себе законы и их ценностную интерпретацию, и др. Стоит заметить, что нормативно-правовые акты, действительно, могут быть традиционными, когда за время существования они «перерастают в обычай» [9, с. 136]. Можно вспомнить Судебник Хаммурапи, Русскую Правду, Конституцию США.

Возвращаясь к ранее упомянутой мысли Х.О. Аушева, нужно отметить, что прямая взаимозависимость формирования объекта и его значения может быть только у нематериальных объектов. Действительно, форма статуэтки не изменится от того, будет ли она восприниматься как реликвия или как элемент культа. Но значение, придаваемое ей, определит социальные нормы и значение этих норм, устанавливающие порядок поведения с этой вещью. Данный маленький пример показывает, что традиция системна не только в части обеспечивающих её передачу общественных отношений (технически), но и в части её предметов (содержательно). Необходимость связей есть у предметов, содержащих не только материальные, но и нематериальные объекты. И, конечно, традиция как система не состоит только из одного элемента, а обязательно из разных их видов, по-разному регулируя общественные отношения.

Итак, традиция – это система имеющих единообразные ценностные интерпретации материальных и нематериальных объектов, передаваемая от поколения к поколению, находящаяся в действии и распространяющаяся на конкретный народ.

Такие разные мыслители, как Ш. Л. Монтескье, Ю.Ф. Самарин, Акутагава Рюноскэ, отмечали приверженность народов к традиции [31, с. 265; 42, с. 192; 46, с. 376-378]. Если вспомнить любовь университетов к своим традициям и иные примеры, то станет ясно, что в этом контексте правомерно говорить о народе не только как о «простонародье» и не только в этнологическом, но и в широком смысле, описанном ранее. Каковы же свойства традиции, заставляющие субъектов (только если они не противопоставляют себя народу) испытывать столь глубокие чувства? И можно ли такую крепкую привязанность к традиции считать похвальной?

Эти свойства суть реифицированность и органичность. Первое возникает благодаря механизму реификации, когда в сознании народа традиция и её творцы (предки), не смотря на свою антропогенность, отделяются от людей и получают статус сверхчеловеческого авторитета, столь же незыблемого, как, например, природа [47, с. 146]. Это даёт понимание традиции как явления объективного и требующего подчинения, что позволяет подчиняться ей вполне сознательно, не обосновывая каждый раз необходимость и полезность послушания. Вместе с тем, традиция воспринимается как нечто духовно близкое, родное, что и составляет её органичность [9, с. 20-22, 132-133; 24, с. 133, 143-144; 34, с. 44], обусловленную тем, что субъект познаёт традицию не через её получение в рамках чисто субординационных отношений, а через преемственность и передачу от близких ему людей, с которыми его связывают отношения как субординации, так и доверительности, любви, уважения, и через повседневную практику. Благодаря органичности строгость традиции смягчается, проявляясь лишь при непослушании ей, становится возможным живое участие субъекта в традиции, само послушание становится более гарантированным, поскольку легче слушаться близкого, «своего», чем «чужого», и, наконец, развивается чувство соответствия традиции, позволяющее принимать лишь подходящие ей новшества [9, с. 22, 335; 47, с. 104-105; 48].

Вышеописанные свойства позволяют субъектам приходить к пониманию непроизвольности традиции и её отдельных предметов. И это не обман чувств, поскольку исследуемое явление содержит нормы, обязательно подтверждённые многократными повторениями, а не единичным установлением, и доказавшие свою нужность, жизненность и эффективность [12, с. 294]. Конечно, среди предметов традиции можно встретить вредные рудименты, но они ни в коем случае не могут быть отнесены к традиции в целом. Действительно, что удивительного, если у большого дома найдётся два-три повреждённых кирпича, но разве он не разрушится в первый же год после строительства, если его возведут полностью из негодных материалов?

Примечательно, что сформированные в рамках конкретной традиции способы поведения и институты в абстрактно-идеальном измерении могут оказаться не лучшими вариантами решения соответствующих вопросов, но для конкретного народа они будут идеальными [12, с. 294; 30, с. 320-321; 47, с. 90]. Вспомним русскую поговорку «что русскому хорошо, то немцу – смерть». В этом нет ничего неожиданного, если помнить, что традиция – система, где все предметы взаимосвязаны, а значит, по своим особенностям и тонкостям «притёрты» друг к другу и не могут быть произвольно изменены, заменены, дополнены. Как заметил Р.С. Минвалеев, «традиция – вещь точная» [49], её предметы и их взаимосвязи отличаются определённостью и конкретностью, что на примере обычаев подтверждается правоведами [9, с. 132, 134-135]. Из определённости и конкретности, нередко дополняемых символичностью и образностью, вытекает наглядность, облегчающая запоминание, понимание, интерпретацию правила. Это не значит, что предметом традиции не может быть абстрактная норма. В Русской Правде, Конституции США есть нормы, сформулированные абстрактно. Определённость предмета традиции задаётся не только им самим, но и традицией как системой в целом, её органически единым контекстом, понятным лишь тем, кто погружён в эту традицию. Данные факты, если ими не пренебрегать, сами по себе не препятствует распространению идей и ценностей среди разных народов. Так, стремящаяся к единству мусульман исламская юриспруденция, учитывая сказанное, позволяет народам жить своими традициями, нормы которых порой расходятся с предписаниями фикха, только если эти нормы не причиняют вред. По мнению Р. Давида, благодаря, в частности, данному здравому подходу ислам смог распространиться от Африки до Поволжья [34, с. 45; 50, с. 319].

Традиция обеспечивает жизнеспособность своего народа, охраняя его целостность от воздействия как внешних, так и внутренних сил вольного или невольного разрушения [9, с. 22-23]. Без неё народ, теряя своеобразие, обречён на бездуховное существование, или на распад, или на поглощение другим народом, или вовсе на смерть – реальную (прекращение существования) или историческую (забвение другими) [12, с. 294; 24, с. 133-134, 185-186; 48]. Без традиции теряется правовой компас, о котором говорил Э. Бёрк: любое конструирование и применение права без традиции оказывается беспочвенным и практически бесполезным, часто превращаясь в произвол, построенный либо на бесконечном изобретательстве, либо вовсе на заимствованиях из чужого порядка с угасанием истинной правообразующей силы [24, с. 150-151]; словом, открываются пути для губительных революций во всех их проявлениях.

Можно утверждать, что для традиций характерно ограждение общества и самого человека от так называемого правомерного злоупотребления правом, когда реализующий своё право субъект, оставаясь в рамках закона, думает исключительно о своих желаниях, забывая о правах, интересах, нуждах других. Но это не отрицание и не умаление правомочий индивида, не подавление личности. Сами по себе правомочия, кроме благ, таят искушения чрезмерности, следование которым неизбежно порождает недостойное поведение (недаром Акутагава Рюноскэ писал, что «безнравственность – другое название чрезмерности» [42, с. 185]), чему мудрые китайцы рекомендуют не потакать [50, с. 356]. Наряду с заботой о группе, традиция как раз стремится оградить человека от безнравственных поступков, воспитывает его в духе уместности реализации прав, любви к обязанностям, словом, в духе созидательного самоограничения, к которому призывал ещё А.И. Солженицын и понимание которого не всегда возможно сконструировать рационально [9, с. 152-156; 22, с. 567-569].

Противясь чрезмерной вариативности поведения, традиция стабилизирует социальные отношения, создаёт обстановку определённости, предсказуемости, снимает социальную напряжённость, внушая субъектам ощущение безопасности внутри своего народа, сплачивая, приводя к миру и согласию людей, благодаря чему народ наиболее эффективно может выполнять своё предназначение, а каждый человек получает возможность успешной социализации [9, с. 7; 34, с. 43; 47, с. 96]. Таким образом, охранительство традиции служит во благо не только народу, но и человеку.

Однако, ошибаются те, кто полагает, что традиция – это набор законсервированных норм, окаменелостей, косность, застой. Напротив, она, нормируя некоторые объекты, освобождает энергию субъектов для активного принятия ими решений там, где это действительно нужно, открывая дорогу к интерпретационным или изобретательским инновациям с опорой на уже существующие стандарты, ценности, образцы. Да и сами предметы традиции, по наблюдению многих исследователей, тоже не остаются неподвижными, а претерпевают постепенные изменения разного рода, согласуясь с условиями эпохи, местности, с насущными потребностями, но и не идя на поводу у них (одним из подтверждений может быть эволюция предсвадебных обычаев Дагестана [51]). Поэтому народ, придерживающийся традиции, получает возможность развития эволюционным путём [9, с. 20-21, 27, 30, 335-337; 20, с. 318-319; 24, с. 186-187; 34, с. 44; 47, с. 90-91, 96, 114-116]. Это происходит благодаря уже описанному балансу общественного (народного) и частного начал. Приводившуюся мысль Ф. К. фон Савиньи, что индивидуальное даёт новую силу целому, можно рассматривать в контексте индивидуального как условия движения целого. Причём индивидуальное может проявляться как в непосредственной инновации, так и в стремлении сохранить традицию вопреки новым веяниям: и то, и другое требует индивидуальных усилий по интерпретации традиции, так как даже для её полноценного сохранения нужно находить для общества её объяснение или идею, как она могла бы применяться в новых условиях. Так, в вышеприведённом примере с поклонами вверху зала Кун-цзы объяснил, почему предпочтительно установление традиции: новое веяние было «дерзким», т.е. нарушило начала скромности и почтительности, лишив смысла выражавшую их церемонию поклона.

Может показаться невероятным, что традиция способствует развитию народа и даже может выводить его на особую высоту. Однако, Ф. К. фон Савиньи показал, что, например, Древний Рим своим величием и развитием своего права обязан не одной определённой эпохе, а всем периодам его существования, органически связанным между собой [24, с. 143-144]. Так, Октавиан Август, фактически устанавливая принципат, опирался на наработки республиканского строя. Другой яркий пример – Китай, придерживающийся своей многовековой традиции, принципы которой (такие, как похвальность сыновней почтительности, понимание добродетелей в рамках конфуцианской концепции «благородного мужа» и др.) нередко помогают правоприменителям находить наиболее соответствующее обстоятельствам дела решение, уходя от формализма, максимально учитывая материальные и духовные интересы человека и общества [52, с. 8-20].

Не раз замечалось, что полностью порвать с традицией невозможно, что после завершения революции она возвращается [12, с. 294; 20, с. 318; 23, с. 11-12; 24, с. 183-184]. Даже неутомимый революционер К. Маркс был вынужден признать это [53, с. 119]. К волшебному слову «традиция» обращались сами революционеры, говоря о революционных традициях [23, с. 9]. Э. Бёрк писал: «Меняя или подвергая сомнению общепринятые взгляды, установленные традицией, мы не расширяем границы познания, а лишь попусту тратим слова» [54, с. 284]. А что сказать про тех, кто посвящал борьбе с традицией целую жизнь?

Вместе с тем, думается, в условиях революции (особенно ползучей) не стоит надеяться, что всё само собой уладится и традиция восстановит свои права. Иначе при пассивной позиции традиционалистов и активной позиции революционеров, к тому же настроенных на долгосрочную перспективу разрушения и закрепления результатов, может произойти то, что П. Бьюкенен показал на примере комплексной культурной революции на Западе [14, с. 114-128]. Этот важный аспект современного этапа ползучей революции даёт пример не только её дестабилизирующего действия, но и определённых успехов по низвержению традиции в сознании обществ США и западной Европы (что отчасти отражается и в России), способствуя всё большему отходу от восприятия традиционной семьи и семьи вообще как ценности, от стремления каждого человека к образованию и культурному обогащению, от уважения религии и др. и зарождению, в частности, обострённого и не всегда верного отношения к правомочиям, их защите и частоте и характеру их ущемления. Но почему это происходит, если традицию невозможно разрушить?

Пожалуй, вернее говорить, что всегда сохраняются лишь отдельные черты, предметы, следы традиции. Значит, если мы признаём полезность, спасительность традиции, её предпочтительность иным формам земного существования (что стремилось доказать предыдущее изложение и на что обращали внимание, например, Ш. Л. Монтескье, А.И. Солженицын, М.А. Волошин и др. [16, с. 46; 22, с. 570; 31, с. 15-16, 261; 55, с. 26]), то в ситуации её разрушения остаётся два выхода, так или иначе требующих приложения рациональных усилий в рамках конкретных народов: либо стремиться создать новую традицию, либо поднять и оживить ту, которая теперь разрушается. Учитывая, что традиция всегда не только содержит тесно переплетённую систему норм, ценностей, институтов, но и складывается и постоянно развивается в течение поколений, т.е. одного поколения для её создания мало, вторая из предложенных концепций выхода из кризиса традиции легче, надёжней и желательней.

Как это сделать – тема отдельного исследования и обсуждения, однако хочется обозначить некоторые наиболее важные предложения. Думается, ослабление позиций традиции в некоторых народах связано с исчезновением на сознательном и притуплением на иррациональном (духовно-инстинктивном) уровне традиционализма. Традиционализм, иногда некорректно отождествляемый с консерватизмом и охранительством, не только интеллектуальное движение и не только «бессознательное» мировосприятие традиционных обществ, но и нечто большее – положительная ценностная интерпретация традиции в целом, входящая в традицию норма-принцип, по которой правильность и полезность традиции и её отдельных предметов презюмируется (подразумевается) и при этом понимается неизбежность и необходимость естественного и творческого движения в многопоколенной системе установлений, когда основой и мерилом для новых интерпретаций, построений и восприятий чужого опыта служит именно традиция [9, с. 23-24, 28-30]. Без традиционализма традиция может существовать, но уязвима точно так же, как возможно и нестабильно существование государства, не имеющего писаной или неписаной нормы, устанавливающей форму правления и государственного строя. Значит, пробуждение традиции лучше начинать с сознательного возвращения к традиционализму. Конечно, для народа с кризисом традиции поначалу он будет декларацией. Но нередко именно с призывов и деклараций, имеющих сильное духовное воздействие, и начинаются реальные дела. Именно призывы и декларации могут стать первым шагом, с которого начинается путь в тысячу ли.

Традиционализм невозможен без истинной любви к своему народу (отечеству, нации, семье, корпорации) и, как следствие такой любви, без внимательного познания истории народа; последнее особенно актуально в кризисы традиции. Обращение к истории позволит не только вспомнить конкретные предметы традиции с их подробностями, но и, что даже важнее, вспомнить и понять отражённые в них начала, принципы, дух. Ведь именно начала первоочерёдны для сохранения и могут быть не только одними из индикаторов актуальности традиционных норм, но и помочь адаптации новшеств [9, с. 336-337; 24, с. 186-187]. Без такого внимательного и системного обращения к истории, учитывающего современные условия, включающего как рациональное познание, так и духовное проникновение, восстановление утраченных ценностей грозит обернуться пустой стилизацией, «игрой этикетками», а традиционализм может превратиться в ретроградство, стремящееся вернуться к конкретной прошедшей эпохе, или вовсе в фундаментализм с произвольными вычленениями «первоначальных установлений» без учёта их развития [9, с. 26; 56]. И, может, такой подход, позволяющий взглянуть на свой народ не как на неразумное дитя, нуждающееся в воспитание и опеке, но как на мудрого и интересного учителя, поможет, например, избавиться российскому правотворчеству и правоведению от привычки в качестве одного из первых аргументов полезности законодательных новелл безоглядно ссылаться на опыт западных стран – привычки, нередко приводящей к нелепостям. И, может, с таким подходом правоприменению будет легче уйти от формализма, от рабства сухой букве закона, научившись толковать и применять нормативно-правовые акты в духе традиции. Наконец, может, уйдут в поучительные анналы странные рассуждения (в частности, некоторых официальных лиц), которые сейчас мы порой имеем несчастье слышать, например, о якобы вредном влиянии русских народных сказок на восприятие труда, воспитание финансовой грамотности и о необходимости их менять [57].

Иногда утверждают, что в традиции есть революционный потенциал, и некоторые мыслители, называющие себя традиционалистами, выдвигают концепцию консервативной революции [6; 23, с. 10-11]. Однако, сравнивая данные выше характеристики традиции и революции (цели и способы их достижения), можно заметить, что эти явления полярны. Разумеется, есть немало примеров, когда результаты революций стали частью традиции (например, у французов – «Декларация прав человека и гражданина» 1789 г.). Но это происходит благодаря тому, что оживающая традиция способна примирить с собой продукты революции, адаптировать их, а не потому, что традиция, отрицающая дестабилизацию, готова реставрироваться на гребне всегда разрушительной революции. Это наблюдение учит нас тому, что и сам процесс восстановления традиции должен происходить постепенно, без вредного нетерпения. И если одно из призваний традиции – спасение народа от внутри- и межпоколенных разрывов, то может ли, например, российская юриспруденция в случае восприятия ею традиционализма бросить с ковчега традиции правовых революционеров, ставших таковыми не по злонамеренности, а по благородному побуждению сердца, может ли полностью отказаться от их наработок и размышлений? Ещё сто лет назад в проникновенной лекции «Россия распятая» М.А. Волошин высказал глубокую мысль, что народу невозможно и нельзя отказаться от тех, кто созидал его историю, характер и судьбу [55, с. 29]. Поэтому традиционалистскому правоведению, правотворчеству и правоприменению во все времена нужно пользоваться, аккуратно отделяя от плевел, зёрнами истины, содержащимися в идеях мыслителей вне зависимости от лагеря, к которому они примыкают (традиционалистов, либералов, социалистов или иных).

Не нужно питать иллюзий насчёт «светлого будущего»: Рай на Земле невозможен. Любая традиция тоже не идеальна, даже традиционные народы на уровне отдельных обществ и тем более личностей могут впадать в чрезмерности ретроградства, фундаментализма, обскурантизма. Но это не значит, что мы должны опускать руки, впадая в крайности правового нигилизма или, захваченные ползучей революцией, правового прогрессизма. Да, сейчас народы, погрузившиеся в пучину ползучей революции, переживают нелёгкие времена и их путь слишком тёмен. Но, если деятели правовой, культурной и иных сфер жизни этих народов обратят свои взоры к традиции, предпочтя её бесконечному потоку изменений и новшеств, уверен, члены этих народов смогут восстановить полноценную связь как с прошлым и будущим, так и между собой в настоящем, создать относительно стабильное общество, испытать духовный подъём. Вооружившись традицией, на каждом этапе нашей жизни мы сможем говорить про какие-либо достижения и открытия: «И это сделал весь народ (и даже всё человечество)», вместо: «Этого добилось наше великое поколение». И разве не благо для народов и их отдельных членов – быть вместе и всем вместе спастись от смерти?

Декабрь 2016 – октябрь 2019.

Библиографический список

1. Ауельбеков Б. Стремительно меняющийся мир. URL: http://mysl.kazgazeta.kz/?p=270.

2. Долматов В. Мир меняется быстро: Поможем выпускникам быть успешными. URL: http://www.ug.ru/archive/65243.

3. Минвалеев Р.С. Надо ли разделять неразделимое. URL: http://www.tapasyoga.ru/contents.php?id=121.

4. Молдин Дж. Праздники посреди угроз. URL: http://polismi.ru/politika/geografiya-i-politesy/1271-blagodarenie-odna-iz-tselej.html.

5. Языку нельзя ничего запретить. URL: https://iz.ru/news/327326.

6. Аверьянов В.В. Разные консерватизмы, разные традиционализмы. URL: http://www.pravoslavie.ru/analit/raznie.htm.

7. Поцелуев Е.Л., Данилова Е.С. Понятие и виды личностных (соматических) прав человека // Наука. Общество. Государство. 2015. Т. 3, № 1 (9). С. 124-133.

8. Чернега К.А. Правовые аспекты легализации «нетрадиционной семьи» в России // Гражданин и право. 2003. № 4. С. 48-52.

9. Васильев А.А. Охранительная концепция права в России. М., 2013. 440 с.

10. Головина А.А. Дефекты законодательной техники как препятствие обыденному толкованию права // Журнал российского права. 2017. № 4. С. 16-26.

11. Волошин М.А. Путями Каина. М., 1991. 224 с.

12. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. 543 с.

13. Фортенберри Б. Внематочная беременность и ребёнок до рождения. URL: https://rusprolife.ru/vnematochnaya-beremennost-i-rebenok-do-rozhdeniya/.

14. Бьюкенен П.Дж. Смерть Запада. М.-СПб., 2003. 448 с.

15. Сорокин В.В. Право и православие. Барнаул, 2007. 548 с.

16. Фадеев В.И. Стабильность и развитие Конституции Российской Федерации // Вестник Московского университета. 2014. № 1. С. 44-59.

17. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 2006. 942 с.

18. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 3. П. М., 2006. 544 с.

19. Толковый словарь русского языка. Под ред. Д.В. Дмитриева. М., 2003. 1584 с.

20. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. 367 с.

21. Большая Советская энциклопедия. Под ред. А.М. Прохорова. Т. 21. Проба-Ременсы. М., 1975. 640 с. :ил.

22. Солженицын А.И. Публицистика. Т. 1. Статьи и речи. Ярославль, 1995. 720 с.

23. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. 456 с.

24. Савиньи Ф.К. фон Система современного римского права. Т.1. М., 2011. 510 с.

25. Белик В.Н., Романов И.Б. Историко-теоретические особенности восприятия правового обычая в качестве источника права в России // Законы России. Опыт. Анализ. Практика. 2014. № 5. С. 91-105.

26. Куликов В. Подсказка от терминатора: Первый российский робот-юрист начал бесплатные консультации граждан в Интернете. URL: https://rg.ru/2018/02/08/pervyj-rossijskij-robot-iurist-nachal-besplatnye-konsultacii-v-seti.html.

27. Правда ли, что у робота-гражданки больше прав, чем у саудиток? URL: https://www.bbc.com/russian/features-41778669.

28. Счастливый Ю. Искусственный интеллект. Юристы-роботы. URL: https://base.garant.ru/55888233/.

29. Бёрк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию. М., 1993. 144 с.

30. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. М., 2005. 496 с.

31. Монтескье Ш.Л. О духе законов. М., 1999. 672 с.

32. Бойко Л.Н. Эффективность права под углом национального правового менталитета // Журнал российского права. 2009. № 5 (149). С. 134-141.

33. Конфуций Суждения и беседы. М., 2013. 284 с.

34. Аушев Х.О. Преступление и наказание в Коране и Сунне: философско-религиоведческий анализ. М., 2018. 176 с.

35. Большая Советская энциклопедия. Под ред. А.М. Прохорова. Т. 26. Тихорецк-Ульяново. М., 1977. 624 с. :ил.

36. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. Р-Я. М., 2006. 672 с.

37. Новейший философский словарь. Под ред. А.А. Грицианова. Минск, 2001. 1280 с.

38. Понятийный словарь по культурологии. Таганрог, 2005. 94 с.

39. Словарь современного русского литературного языка. Под ред. Г.А. Качевской, Е.Н. Толикиной. Т. 15. М.-Л., 1963. 1286 стлб.

40. Толковый словарь русского языка. Под ред. Д.Н. Ушакова. Т. 3. Р-Я. М., 2001. 672 с.

41. Философский словарь. Под ред. И.Т. Фролова. М., 2001. 720 с.

42. Акутагава Р. Слова пигмея. М., 1992. 592 с.

43. Найпол В. Нобелевская премия по литературе 2001. URL: http://www.nobeliat.ru/laureat.php?id=98&p=speech.

44. Добров А.С. Формирование права без законодателя: очерки по теории источников права: часть первая // Вестник гражданского права. 2010. № 2. С. 191-245.

45. Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М., 1910. 805 с.

46. Самарин Ю.Ф. Православие и народность. М., 2008. 720 с.

47. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания. М., 1995. 323 с.

48. Смолин М.Б. Имперское мышление и имперский национализм М.О. Меньшикова. URL: https://www.litmir.me/br/?b=81729&p=1.

49. Минвалеев Р.С. Пост, Макдоналдс и дисбактериоз. URL: http://www.tapasyoga.ru/contents.php?id=151.

50. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1998. 400 с.

51. Амирханова А.К., Магомедова П.М. Калым, кебин и приданое как элементы современного предсвадебного обряда в городах Дагестана // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2016. № 11-2 (73). С. 30-34.

52. Правотворчество как индикатор правовых ценностей: внутригосударственное, наднациональное и международное измерения. Под. ред. И.Л. Честнова. СПб., 2018. 532 с.

53. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 8. М., 1957. 705 с., [XXII] :ил.

54. Бёрк Э. «Залог успеха – не наличие, а отсутствие таланта…»: Ранние эссе // Вопросы литературы. 2008. № 1. С. 265-296.

55. Волошин М.А. Россия Распятая // Юность. 1990. № 10 (425). С. 24-31.

56. Товбин К.М. Антимодернизм: традиционализм, фундаментализм, консерватизм // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2014. Т. 14, № 1. С. 28-42.

57. Центробанк: русские сказки виноваты в низких доходах россиян. URL: http://frognews.ru/novosti/centrobank-russkie-skazki-vinovaty-v/.