До недавнего времени этот рассказ носил довольно неудобное название: «Кресты, кресты, кресты…».

Хочу сразу предупредить, что описываемые события со мной не происходили (более того, я не знаю до сих пор подобных историй, произошедших в действительности). «Странный гробовщик» – это только мои размышления. Пожалуй, сам я здесь не делаю никаких выводов, а только задаю вопрос о наличии души у животных. Мне и до сих пор кажется, что это это – очень интересная и довольно важная тема… Но я ни в коем случае не призываю к вегетарианству: я считаю данное течение нездоровым… Да и чем, собственно, растения отличаются от животных?.. Впрочем, я отвлёкся от темы!

 Странный гробовщик

С этим стариком я познакомился лет двадцать назад. К тому времени он уже пять лет находился на заслуженном отдыхе, а я только-только переехал из центра городка на окраину.

(продолжить чтение, нажав кнопку «Далее»)

Итак, во время одной из прогулок я глубоко задумался [уж не помню о чём] и забрёл слишком далеко от моего нового дома, а когда очнулся, обнаружил себя чуть ли не на  отшибе городка. Это был холмистый подол города с редкими одноэтажными домиками, старыми, но вполне миленькими домиками, морщинистыми, местами осевшими, слегка ссутулившими карнизы и балконы, наклонившими крыши свои; с узенькими, будто потайными, входами, скрипучими или вовсе развалившимися крылечками [а порой и совсем без них], маленькими оконцами; подле большинства из сих безмолвных старичков располагались небольшие, будто японские, но уютные на вид садики, ограждённые от постороннего вмешательства и слишком любопытных глаз разноцветными  и разнотипными заборчиками. Словом, какой-то тихий и малолюдный был этот район.

«Куда ж это я забрёл?»- подумалось мне тогда и тогда же мой взгляд упал на стоящий особняком дом. Дом- ничего, вроде, особенного, такой же, как и все его соседи, разве что, пожалуй, ещё более потрескавшийся и поседевший от пыли; да и чёрный забор его сада был выполнен в более строгом стиле и не имел калитки. Но сие строение приковало мой взгляд. Оно привлекло меня какой-то особой безмолвностью и уединённостью. И я двинулся к нему, заинтригованный, забывши буквально обо всём.

«Сколько ему лет?- спрашивал себя, когда пальцы с опаской гладили пыльные бороздки трещин старого, сухого кирпича, покрываясь сами десятками слоёв неотстающей дряхлой пыли, смешанной с мелкими крошками цемента, глины, когда пахнуло, так ярко и как-то тревожно пахнуло сырой землёй, подгнившим деревом, сточной водой. –Кто живёт в нём? И живёт ли кто?» Потом оторвал руку от стены, встряхнул кистью, создав тем самым пыльное облачко; промелькнула мысль [как бы между прочим]: «Не люблю всё-таки пыль».

Да, всё это я очень хорошо помню.

Вдруг справа раздался сухой стук, тонкая струйка кирпичной стружки зашуршала в змеистых трещинах стены. Я вздрогнул, бросил взгляд в сторону звука и увидел распахнутое окошко, из коего выглядывал пожилой человек в очках. В первую минуту я успел разглядеть лишь одно лицо его с небольшой аккуратной бородой, задумчивыми, как у сома, усами, многочисленными мелкими морщинами на лбу, на щеках, некогда ярко-рыжие, а теперь седеющие и редеющие волосы, а главное, внимательные задумчивые глаза, скрытые за слегка помутневшими и потрескавшимися стёклами старых очков. И вот эти-то внимательные глаза разглядывали сейчас меня с искренним любопытством. Мне даже стало как-то неловко.

-Если вы ко мне, молодой человек,- проговорил он, наконец, -если вы ко мне, то вы выбрали весьма странный способ проникнуть в моё обиталище. Можно было подумать, что вы решили сперва сделать пальцами своими в стене старого дома моего брешь, дабы через неё проникнуть ко мне. Но у меня для таких целей, как и у других, есть дверь.

Я тотчас почувствовал, что краснею и прихожу в совершенное замешательство от сих странных речей. Должно быть, тогда я совсем не уместно заулыбался, может, даже издал неловкий смешок, как это делают обыкновенно люди в подобных ситуациях, и, наконец, промямлил:

-Ах, простите!.. Я тут просто задумался. До свидания!

-Постойте-ка, молодой человек!- Крикнул мне старик, когда я уже собирался удалиться. –А о чём же вы это задумались, если не секрет?

-Ах, так, ничего особенного…- Окончательно смутившись, ответил я и добавил, кажется, слегка испуганно: -О бренности всего мирского.

-Тогда заходите ко мне прямо сейчас. Дверь легко найдёте по вывеске и крыльцу.- Сказал незнакомец в окне. –Я вас встречу.

Я никуда не спешил, а потому из чистого любопытства решил заглянуть к странному обитателю городской окраины.

Пошёл направо и почти сразу наткнулся на вход с трёхступенчатым крылечком и вывеской в виде саркофага с надписью:
Глеб Дмитриевич Нилин,
гробовщик на пенсионе.
Заказы принимаю лично».

Раза три я перечитал сие объявление, прежде чем осознал до конца, где нахожусь. «Нет, к гробовщику мне ещё, пожалуй, рановато!»- промелькнула мысль. Но делать было уже нечего: приглашение получено, да и дверная ручка неумолимо повернулась под рукой хозяина дома, дверь распахнулась, приглашая войти.

-Здравствуйте, здравствуйте, глубокомысленный молодой человек!

Передо мной стоял невысокий, но довольно крепкий старичок с сильными руками, у которых особенно выделялись большие, широкие мозолистые кисти с корявыми, будто побитыми, но, видно, цепкими пальцами, с ветвящимися петлями толстых сосудов. На нём был свитер, а также плотные штаны и простые ботинки.

-Заходите! И не бойтесь- я вас хоронить не собираюсь.

Я покорно, но, признаюсь, не без внутреннего трепета вошёл к гробовщику.

Известно, что театр начинается с вешалки, но теперь я узнал, что дома гробовщиков, по-видимому, начинаются с деревянной доски. Во всяком случае, в этой прихожей с двух сторон лежали большие аккуратные связки разных досок разной масти. Пахло довольно приятно свежим деревом, даже хотелось думать, что это какая-нибудь мирная мастерская, где производятся всякие деревянные лошадки, человечки и всё такое прочее, а не гробы. В углу же стояли пара лыж и лыжных палок к ним, на которые был надет пыльный мешок, перевязанный у горловины расслаивающейся верёвочкой.

-Сам сделал.- не без лёгкой гордости сообщил Глеб Дмитриевич, указывая на сей зимний транспорт.

-Хорошие, должно быть?- улыбнулся я, глядя на лыжи и стараясь не думать о гробах.

-Идёмте, идёмте же из прихожей в комнаты.- поманил старик. –Расслабьтесь же! Я вас не собираюсь хоронить. Хочу лишь познакомиться и пообщаться.

Но расслабиться до конца мне не удалось, поскольку сразу после двери, отгораживающей прихожую от основной квартиры, справа стояло нечто прямоугольное, длина которого равнялась среднему человеческому росту, скрытое под чёрным покрывалом, из-под которого угадывались изящные ручки. И я остановился:

-Глеб Дмитриевич, скажите только честно, это гроб?

-Да, это гроб.- просто отвечал хозяин. –И не стоит его бояться, молодой человек: это не магия, не оружие смерти, даже не её след, не её торжество. Это лишь напоминание о земном конце… Да, и об этом конце нужно, нужно, просто необходимо помнить. Тогда, может, жить станем честнее…

-Простите, но разве вы призываете всех ставить у себя дома гробы? Ведь они будут только угнетать людей, а не направлять их на путь истинный.- удивился я, но старик Нилин тут же покачал головой:

-Ни в коем случае! Вы меня неправильно поняли. Конечно, жить надо, во всю ширь и глубь жизни надо жить. Сколько Бог даст… Но и о смерти нельзя забывать. Нет, гробов дома держать не стоит, не призываю. Но вы поймите: я же гробовщик, хоть и в отставке.

-А что же это объясняет?- не понял я.

-Тут всё просто. Это гроб для меня.

-Для вас?!

-Да, да, именно для меня. Я его сам делаю. Он ещё не доделан, но осталось совсем немного. Можете посмотреть на сей симпатичный футляр для моего бренного тела.- и он, не дожидаясь моего ответа, сдёрнул покрывало.

Передо мной предстал простой дубовый короб с пятью бронзовыми ручками в виде ангелов. Крышка лежала сверху.

-Осталось сделать ещё семь ручек да расписать, если даст Бог, всю поверхность.- сказал старик и накинул покрывало со словами: -Пойдёмте ж пить чай.

И мы прошли через множество пустынных комнат, где пахло старостью и одиноким раздумьем, на кухню.

За чаем Глеб Дмитриевич попросил рассказать о жизни в городке, да и во всём мире тоже. Я рассказывал. А он всё молчал и только кивал или качал головой. Так прошло около двух часов. Потом и я замолк. И в наступившей глухо-немой тишине слышалось довольно отчётливо ритмичное и какое-то строгое тиканье больших настенных часов, которые будто считали каждую секунду жизни. И эта тишина, казавшаяся глухо-немой и скучной, не была пустой. Тихонько скрипели под нами стулья, где-то в щелях, под полом, в стенах кто-то или что-то загадочно шуршало, шелестело.

Наконец, хозяин дома прервал молчание:

-Я живу здесь один… Ко мне редко кто заходит, да и то по делу. Да и то это люди, которые знают меня лично или из рекомендаций моих знакомых: ведь я уже на пенсии, а значит, у меня нет официальной мастерской с помощниками. Но я продолжаю принимать заказы и выполняю их дёшево или бесплатно… Но официальным просто больше доверяют и их легче находят. И здесь нет ничего плохого: я много думаю, молюсь… А многие боятся ко мне ходить, считают странным. Им, видно, кажется, что в моём мрачном логове обитает чуть ли не сто демонов… Знаете, я не был никогда женат, у меня нет детей. Я вижу, что вам здесь тоже не очень уютно, а потому задерживать не смею. Однако приходите как-нибудь ещё: здесь вам будет интересно, я знаю. Я вижу у вас чуткую душу, а потому так уверен в собственных словах. Моё мастерство – это и искусство, и философия, и правда жизни, и некое таинство, и богоугодное дело. Это не адский крематорий… Да…

-Хорошо, хорошо. Я, пожалуй, пойду.- встал я со стула.

Старик тоже встал и сказал, меня провожая:

-У меня будет одна маленькая просьба… Она, конечно, покажется вам весьма странной… Но всё-таки, если вы найдёте какое-либо мёртвое животное [всё равно какое], то обязательно принесите его мне.

Озадаченный и в самом деле странной просьбой, я в задумчивости пошёл от Нилина прямо домой.

Прошло три дня. К старому гробовщику я не спешил. Да и, признаться, меня не сильно-то тянуло к нему. Моя молодая натура не желала спускаться в мир гробов, где всё так или иначе напоминало о смерти, пахло ею, носило печать её мрачноватой философии. За эти три дня я начал уже забывать о своём новом знакомом, а жизнь уже окончательно вовлекла меня в свои цепкие и бесконечные круговороты. Но так было лишь три дня.

Об этом мало говорят, но, думается, многие знают о том, как много ежей, ужей и прочей живности гибнет под беспощадными колёсами автомобилей, когда пытаются перебежать, переползти дорогу или беспечно и слишком доверчиво отдыхают на ней. В те годы я, как и многие, мало думал об этом. Однако в тот день, о котором я хочу вам поведать теперь, произошёл особый случай.

Тогда судьба послала мне ужа. И, надо сказать, это было для меня немалое испытание, поскольку я не очень-то большой любитель змей в целом и раздавленных в частности. Собственно, у него была раздавлена только голова. Впрочем, обо всём по порядку.

Не помню, куда тогда шёл. Но это и не так важно. Итак, шёл куда-то по пустынной проезжей дороге, когда услышал лёгкое шуршание машины и остановился, дабы пропустить её. Когда же она проехала мимо, я хотел было продолжить путь свой, но тут совершенно неожиданно увидел недалеко от обочины раздавленного ужа. Правда, я сперва не заметил, что он раздавлен и сделал шаг вперёд. Однако змея подозрительно не шевелилась, а потому я нагнулся и смог легко убедиться, что её земной путь только-только закончился.

И здесь внезапно вспомнился тот старик с его необычной просьбой. Появилось любопытство, желание узнать тайну, пусть даже самую страшную тайну, скрывающуюся за той просьбой. Потому-то я, забыв обо всех своих делах, отложив их на потом, осторожно взял ужа за хвост и понёс его к Нилину, к этому неведомому старому чудаку-гробовщику.

Ноги будто сами привели меня к его ветхому дому. За мною тянулся зловещий след змеиной крови, но я не смотрел на него. Левая рука взяла молоточек с надписью на рукояти: «Живи, но помни» и стукнула им по двери дома.

Глеб Дмитриевич появился не сразу. Я даже думал ещё раз постучаться, когда повернулась бронзовая литая ручка и дверь распахнулась.

-Ах, молодой человек! Я же знал, что вы ко мне придёте!- с торжествующей радостью воскликнул хозяин дома.

-Здравствуйте, Глеб Дмитриевич! Я вот вам подарок принёс. То, что вы просили. Надеюсь, он вас не сильно напугает.

Нилин тут же оживился ещё больше:

-Я же гробовщик, не думаю, что меня можно было бы чем-либо серьёзно напугать. А что за подарок?

И я с некоторым облегчением протянул ему мёртвого ужа.

Старик бережно принял его у меня, тихонько, как-то нежно повертел в руках, осмотрел тело и раздавленную голову. Затем сокрушённо покачал головой и тихонько молвил:

-Бедняга… И какое ж у него хорошее выражение лица!.. Спокойное… Трудно разглядеть, но я знаю, что оно спокойное.

Потом немного помолчал и обратился ко мне чуть громче:

-Пройдёмте в дом. Я вам кое-что покажу. Это таинство… Я вам доверяю… Идёмте: не пожалеете.

И я прошёл за ним.

Снова промелькнули всё те же лыжи и всё тот же гроб под тем же чёрным покрывалом. Словом, ничего не изменилось со времени нашего знакомства. Однако на этот раз мы зашли не на кухню, а в какую-то ещё не знакомую мне комнату. Здесь, как и в прихожей, приятно пахло свежей древесиной. Впрочем, во всём доме старого гробовщика можно было уловить этот аромат, но в той комнате он был особенно густ и крепок, будто с древнейших времён и навсегда поселился здесь, заполнил каждый угол, каждую щель – словом, всё пространство без остатка, самодержавно царил здесь, беспредельно властвовал над другими чувствованиями, вызывая [во всяком случае у меня] блаженное восхищение и душевный трепет волнения. Это был настоящий коктейль: коктейль из плотно и изящно переплетённых между собою в какую-то сплошную, немного тяжёлую туманную вуаль запахов дерева, стружки, тягучей, липкой даже в воздухе смолы, искусства и каких-то вечных тайн, бесконечных и вечных по своей сложности и, вместе с тем, простоте вопросов. Сии запахи заставляли глубже, чуть ли не до боли дышать грудь, освобождая её от оков чего-то мирского. Точно так же бывает и в церкви, когда человек только входит в неё – и сразу становится легче дышать.

Увлечённый поразившими меня ароматами, я лишь через минуту обратил внимание на обстановку в той комнате.

Судя по всему,  это была мастерская [как оказалось позднее, малая мастерская] хозяина дома. Бросался в глаза большой верстак, скорее напоминающий письменный стол с разнообразными ящиками и ящичками, подле коего стояло широкое и глубокое кресло. Стоял шкаф с досками и брусками, рядом с которым мопсом с хоботом разместился кругленький пылесос. Стены голые, пол скрыт под ламинатом.

-Вы присядьте к верстачку.- пригласил Нилин, предлагая стул, а я вздрогнул от неожиданности, настолько я до сего задумался. –Сейчас… Сейчас я вам всё покажу.- прибавил старик, и я сел.

Уж уже лежал на верстаке. Я же откинулся на стуле и ждал, что будет дальше.

Глеб Дмитриевич достал простую деревянную линейку, бегло измерил тело змеи и сказал:

-Пятьдесят семь сантиметров… Гроб сделаю в виде бублика. Ведь для змеи кольцо – самое естественное положение в состоянии покоя.

-Простите!- растерянно воскликнул я. –Неужто вы хотите сказать, что собираетесь хоронить змею?

-Да, да, совершенно верно.- подтвердил он и направился к шкафу за нужными брусками.

Да, сей странный гробовщик с каждой минутой удивлял меня всё больше и больше, разжигал в душе моей огонь любопытства.

-Значит, вы для этого просили принести какое-нибудь мёртвое животное?- предположил я.

-Вы правы, молодой человек. Да и, честно говоря, я хотел вас как-нибудь заинтриговать.- откликнулся старик, возвращаясь от шкафа к верстаку с разнообразными дощечками и брусочками в своих опытных руках и садясь в своё удобное философское кресло.

Я придвинулся ближе, уже забывши обо всяком страхе перед ремеслом этого чудаковатого человека. Теперь мною всецело владело исключительно одно лишь любопытство. «Что же будет дальше? И зачем все эти чудачества, непонятные выдумки? Зачем же хоронить какую-то змею? Видно, тут всё не с проста»- думалось мне тогда. Внезапно вспомнилось, что дьявол явился Адаму в обличии змея, и показалось, что в таинстве, происходящем на моих глазах, может быть замешана чёрная магия. И снова появился страх. Но сейчас он не отталкивал, а наоборот, приковывал, не давал оторвать взгляд от рук старого хозяина дома. Я не осмеливался нарушить молчание, не решался спросить что-либо у Нилина, а потому ждал его собственных слов.

-Будете мне помогать или так посмотрите?- спросил он, достав все необходимые ему инструменты и приняв наиболее удобную позу, и тут же добавил: -Думаю, вам было бы весьма полезным хоть немного приобщиться к искусству и философии. Поэтому было бы хорошо, если б вы поработали бы со мной вместе. Но я не настаиваю, а просто предлагаю.

-Я попробую поработать. Но я, боюсь, плохой подмастерье.

-Ничего страшного. Это, откровенно говоря, и не важно. Главное: найти взаимопонимание.

Глеб Дмитриевич дал мне лёгкую работу: я пилил доски по его же разметкам. Получалось удивительно легко и ровно, и мне начала нравиться эта несколько монотонная, но успокаивающая работёнка.

Мы немного помолчали. Затем я решился спросить:

-Зачем же вы животных-то хороните? Разве вам мало людей?

И тут же смутился, покраснел: второй вопрос показался мне слишком жестоким и неуместным.

Однако гробовщик, похоже, совсем не смутился и говорил в ответ так:

-Дело совершенно не в этом. Вы можете посчитать меня сумасшедшим, однако к таким моим странным действиям привели мои собственные искания и размышления. А началось это всё ещё несколько лет тому назад, когда я ещё официально работал. Впрочем, это целая история, но, я вижу, вас моя речь отвлекает: вы же совсем не пилите. Давайте сперва доделаем наше важное дело, а потом уж, если будет интересно и если останется время, я расскажу ту историю.

Через полчаса молчаливой работы на свет появился простой, но необычный по своему оформлению сосновый гробик. Действительно, по форме он очень напоминал бублик, но внутри имелась перегородка, выполняющая функцию стенки между головой ужа и его хвостом. Приладили две простые берёзовые ручки, обёрнутые для металлического блеска фольгой. Затем старик Нилин явно привыкшей к сему делу рукой ловко нацарапал ножом за каких-нибудь пять минут на крышке и на самом гробике пейзаж, состоящий из леса, моря, облачков, похожих на ангелков, и солнца. Подушка для ужа состояла из молодой, совсем нежной, какой-то трогательно невинной и чистой, как душа младенца, кусочка бересты, а сама голова была замотана заботливой и осторожной рукою старика в какую-то лёгкую тряпицу.

Глеб Дмитриевич Нилин стал вдруг строгим и чрезвычайно внимательным. Теперь он не доверял мне, а потому я наблюдал в сторонке, как он аккуратно укладывал ужика в его футляр, как закрывал крышкой, забивал гвоздочки.

«Да,- думал я, глядя на почти готовый гробик. –Хоть на выставку посылай такой! Уж очень необычен!» И мне тогда вдруг вспомнилась одна передача про африканских гробовщиков, кажется, в Гане, которые на заказ делали гробы самых невероятных форм. Подумалось о безграничности человеческой фантазии.

Нилин делал уже крест с круглым колом. На нём тщательно нацарапал дату и ещё: «Здесь покоится уж, погибший сего дни под колёсами машины».

-Теперь можно идти хоронить.- прервал молчание старик, поднимаясь с кресла. –Вы понесёте крест, а я гроб. За мной.

Я взял со стола крест, так приятно пахнущий деревом, что и передать нельзя, и пошёл куда-то за Глебом Дмитриевичем, который нёс гробик за ручки, как и полагалось.

Мы вышли в тот самый сад, огороженный строгим забором, о коем я уже упоминал выше. Это был очень красивый и на диво живой, свежий, по-сочному роскошный, блистательный сад. Здесь так и чувствовались мир да покой. Стройными воинами-стражами стояли нестарые деревца, бережно храня своими тенистыми, блаженно прохладными кронами и изящными колоннообразными стволами этот покой и тишину.

-Вот здесь находится кладбище, которое я устроил для животных.- заговорил старик. –Правда, здесь хорошо?

-Пожалуй.- кивнул я. –Только я не вижу могил. Где ж они?

-Посмотрите внимательней. Это совсем не большие холмики, а на них вы увидите кресты. Смотрите ниже, а я сейчас вернусь.- ион удалился, поставив гробик на землю, между корнями одного из деревьев.

Я осмотрелся, немного пониже опустив глаза, и в самом деле увидел множество небольших крестов, надгробий на игрушечных холмиках. Могилок было довольно много, но всё же они не занимали весь сад. Они были разного размера, но все одинаково хорошо ухожены. «Вот чудак!- промелькнула мысль, и я направился в сторону игрушечного погостика, дабы получше рассмотреть его.

Кресты, кресты, одни кресты над холмиками… маленькие и побольше… Всё как на ладони… Очень хорошо всё это помню; и до сих пор эта картинка перед моими глазами стоит. Казалось, что я вдруг стал очень большим и с высока смотрю на священное место упокоения бренных тел усопших. Я мог сделать несколько шагов вперёд и кощунственной ногой легко раздавить, сравнять с землёй все эти крестики, холмики, камешки надгробий, веночки, если бы такая чёрная мысль вообще явилась мне в голову… Кресты… всех животных мира сюда не соберёшь, не похоронишь даже в одной братской могиле. Конечно, над каждым слоном, над каждым китом, над каждой мухой не поставишь по кресту. Это всякому ясно. А над людьми? Всегда и везде их хоронили с почётом в гробах, ставили памятники, кресты или, наконец, просто надгробные плиты. Сейчас же всем вдруг стало тесно на земле родной: своё широкое распространение получили крематории… Презренье к могилам!.. Отданы на поруганье кладбища: вольно ли, невольно ли… Родные не могут содержать могилы, платить за их содержание – чиновники уничтожают кладбище! Танцплощадки, дома, особняки на кладбищах!.. Мёртвым будто говорят- «Посторонитесь-ка, братцы!» А они виноваты в том, что нашли свой покой? А вы сами вечно что ли будете жить, и тесниться серой толпой на прекрасной земле?

Впрочем, я отвлёкся. Прошу покорнейше простить меня. Видно, уж старость потихоньку подбирается ко мне: вот я и философствую много…

Итак, я молча смотрел на крестики, чувствуя себя неуклюжим великаном, а они, как мне казалось, безмолвно глядели на меня и словно бы хотели что-то сказать мне, но я их всё же никак не мог понять.

Появился Нилин с детской лопаткой и направился прямо ко мне.

-Похороним тут.- сказал он, указывая взглядом на выбранное место.

Ямка была вырыта быстро, затем мы вдвоём аккуратно опустили в неё гробик, засыпали дёрном, воткнули крест, подсыпали ещё немного землицы. После я отошёл в сторонку, а Глеб Дмитриевич остался сидеть около новой могилки, опустивши голову свою. Мне внезапно стало тоскливо, и я зашёл обратно в дом, чтобы разобраться с собственными мыслями.

Стоял уже глубокий июньский вечер: лёгкое дыхание тёплого ветра, особенно ароматные волны запахов младых цветов, свежих, сочных трав, переплетенья и раскаты вечерних небесных певунов, этих пернатых ангелов, и райская тишина. Нилин всё не возвращался, и я, слегка встревожившись, вышел в сад проведать его. Старик мирно спал рядом с новой могилкой, положивши голову на руки свои. По лицу его было видно, что ему снится нечто хорошее, радостное: лицо просветлело, очистилось. Один Бог знает, что ему там снилось, но я не посмел тревожить его. Небушко было совершенно чисто: дождя не будет; да и ночка обещала быть тёплой, ласковой. Поэтому я со спокойной душой тихонько покинул тот дом и направился обратно к себе.

Было хорошо… Несказанно хорошо, легко и радостно! Кажется, все мысли мои встали на места. Очень хотелось жить, жить!.. Ах, если бы вы только знали, как хотелось жить!.. Я наслаждался всем, всей жизнью сразу. И всё вокруг жило! Жило! Жило! В тот вечер я твёрдо осознал, что смерть не конец, а напротив, начало чего-то более прекрасного, вечного, неизменного! Жить – это хорошо!!! Очень хорошо!..

Свою историю старик поведал мне на следующий день, когда я пришёл к нему проведать его.

Мы сидели на кухне. И снова был чай с угощением и шуршащая в задворках щелей тишина. Он говорил ровным, по-мягкому спокойным голосом.

-Сейчас мне, молодой человек, семьдесят семь лет… А официально я работал до семидесяти двух и, может быть, продолжал бы так дальше, если бы не смерть моей собаки. Да, да… Именно смерть собаки… Очень хороший был пёс… Добрый, верный пёс… Я его когда-то от голодной смерти спас, а он ко мне привязался… Да так и на всю жизнь… Взял себе домой жить… И жили долго-счастливо. Он меня лучше, чем любые другие люди, понимал, никогда не боялся: ему был чужд суеверный страх. Бывало, приду усталый домой с работы, а он… Подойдёт ко мне, положит голову на мои колени и глаза прикроет. Так успокаивал. Ночами же у кровати всегда спал: сторожил мой сон, значит. А что за пёс? Обыкновенный, беспородный… Дворняга, словом. А душа лабрадорья. Ну, с чем сравнить?.. Святой пёс. Вот и пожил со мною десять годков. Под конец же сильно хворал, совсем одряхлел. Но всегда при нём был и благородство, и самообладание, и широта души. Умер тихонечко на том как раз месте, где сейчас мой гроб стоит. Это случилось ещё шесть лет назад. А у меня тогда в душе что-то будто перевернулось…- тут он прямо посмотрел на меня и спросил: -А вы в Бога и в бессмертную душу верите?

-Да, да, верю!- отвечал я.

-Прекрасно, прекрасно!- обрадовался Нилин. –Тогда нам легче будет понять друг друга. Я тоже верю, я православный христианин. Но в то время у меня возникли совершенно необычайные мысли. Нет, я ни в коем случае не возроптал. Но возник вопрос: «А есть ли душа и у животных?» Первым же делом я похоронил пса, сделав для него добротный дубовый гроб и большой крест… А мысль мучила, неотступно преследовала меня. Я стал очень беспокойным, мрачным. На работе ж все принимали меня за сошедшего с ума на старости лет чудака. Так сия слава за мной и осталась по сей день. Я же был вынужден покинуть работу и удалиться на покой, где мог сколько угодно философствовать, никому не мешая. Я много думал и думаю…- внезапно он устремил на меня чистый и ясный взор и, подавшись вперёд, с оживлением произнёс: -Вы знаете, я уверен что наличие души не зависит от наличия разума. То есть я хочу сказать, что даже если у животного нет разума, то сие совсем не означает, что у него нет души. Вы понимаете?

-Да, конечно.- подтвердил я. –Но позвольте! Ведь Бог ничего не говорит ни через Святое Писание, ни через святых об этом предмете. Как же вы могли сделать такие выводы?

-А о многом ли Бог говорит нам? Молодой человек, наш ум слишком затуманен, слишком приземлён. Он запутался в сетях искусителя: Бог сейчас помогает нам выпутать его, но и мы должны прикладывать к этому все усилия. Нам нельзя знать всё и сразу. Да, Бог немного говорил и говорит напрямую. Зато ка много он показывает, да мы почти ничего не замечаем из-за своей недалёкости и греховности. Мы всё больше и больше беснуемся, теряем смысл жизни… Ещё этот крематорий адов, позорнейшее пятно, придумали… О, Боже, Боже!.. Да что уж там и говорить! Вы, молодой человек, лучше приглядитесь хорошенько к природе. Как она прекрасна, гармонична, как всё в ней мудро устроено! Пойдёмте в мой садок; замрите там, погрузитесь, погрузитесь с головой во всё то, что вас окружит, прислушайтесь внимательней, прочувствуйте всё до конца, до самого донышка. Пожалуй, только тогда вы легче поймёте меня и мы сможем продолжить наш разговор. Пойдёмте!

Глеб Дмитриевич с неожиданной резвостью вскочил, схватил меня за руку и потащил в свой сад с погостиком.

-Присаживайтесь.- пригласил он, указывая на место подле одного из деревцев и тут же присаживаясь сам.

Я присел и бросил взгляд на ряды могилок с крестиками. Среди них довольно легко нашёл вчерашнюю могилку и увидел, что на ней уже лежит хорошенький, невинный веночек. «Какая ж душа может быть у какого-то там ужа?- подумал я. Потом закрыл глаза и вслушался.

«Для кого ж в самом деле поют эти птицы?- продолжал думать я. –Разве для людей? Но нет, нет! Этого не может быть! А если и впрямь исключительно для людей?.. Но зачем же тогда многие из них нам не известны ещё, зачем же скрываются в густых, непроходимых джунглях в самых невероятных местах? Нет, они поют не для людей! Кажется, они поют для самого Бога».

Открыл глаза и окинул взором окружающий пейзаж.

Природа… Какое широкое, густое и могучее это слово! Сколько в нём величия! Я любовался ею тогда и любуюсь теперь с бесконечным восхищением, с невыразимой радостью и безграничным благоговением. Меня в тот знаменательный день поразило своей сложностью сие Божественное творение, единое и гармоничное по сути да по внешним, поверхностным проявлениям, но, если присмотреться внимательнее и с открытым заранее сердцем, состоящее из великого множества неповторимо индивидуальных чёрточек, живущих в тесной зависимости друг от друга. Ещё крепче ощутил, осознал и понял я эту истину, когда, выяснив у Нилина, где находится могила его пса, подошёл к ней и взглянул на фотографию, вставленную в деревянный венок в середине креста. Эта фотография была до неожиданности хорошо сделана: на ней, кроме ничем не привлекательной наружности самой обычной дворняги с седеющей головой, запечатлелся выразительный взгляд, Он так и пронзил меня насквозь, этот взгляд. В нём были заключены и молитвенная верность, и печальное раздумье, и великая любовь. А разве не через душевные качества [чувства, порывы], не через поведение наиболее ярко появляется индивидуальность любого? А если поговорить, например, с собаководами, т они обязательно скажут, что каждая собака индивидуальна лично, а порода – это лишь внешняя разница между определёнными группами собак. И так точно, думается, везде, у всех живых существ. Во всяком случае, в тот памятный мне день я, кажется, начал понимать старика.

Внезапно зазвонил к вечерне колокол в одной церквушке неподалёку, и Глеб Дмитриевич предложил мне пойти с ним на службу. А после вечерни распрощались…

Никогда не забуду его, когда он молился… Видно было: он совершенно забыл об окружающем мире и будто о чём-то говорил с Богом; лица же не показывал, но я понял, что ему здесь несказанно хорошо. Грех, конечно, но тогда я практически не молился, а увлёкся наблюдениями за стариком. И даже заметил про себя, что ему больше подошла бы роль священника, а не гробовщика. Перед церковью впервые за всё время нашего знакомства спросил моё имя. Впоследствии, правда, он никогда не обращался ко мне по имени, но всегда называл шутливо молодым человеком и говорил: «Вы». Однако я почему-то знаю, что он молился за меня Богу. И теперь молится…

С тех пор мы стали встречаться почти каждый день и очень сблизились. Но вы не подумайте, что я решил стать гробовщиком. Вовсе нет! Мы просто беседовали, да я помогал ему в его делах. Только помогал, но не был его учеником. Да и он никогда не советовал мне становиться гробовых дел мастером. Напротив, всегда неустанно повторял: «Вам нужно жить полной жизнью, молодой человек. Вы просто не предназначены для моей профессии».

Спрашивал как-то Глеба Дмитриевича:

-А вы за здравие да за упокой животных тоже что ли молитесь?

На что он вдруг испуганно затряс головой:

-Нет, нет! Это не положено, насчёт оного никаких канонов нет. Это же всего лишь моя дерзновенная философия. Да и размышляю я всегда с оглядкой на Бога, на Его высшую волю. А Он, как я смею думать, ниспосылает мне определённые знаки.

Тогда же я и поинтересовался:

-А зачем же вы их тогда по-христиански-то хороните? Зарывали бы просто в землю, да и всё тут.

-А я над ними, молодой человек, молитв заупокойных не читаю и священника не приглашаю. Вы уж это изволили наблюдать. Кресты же да могилки – это, я б сказал бы, скорее символ моих размышлений, будильник для души и плоти, чтобы не ленились, не дремали, не жирели в вязкой топи искушений житейских… Если я возьму, скажем, мышку и просто зарою в землю, то память о ней быстро сотрётся из головы моей. А так, пока я делаю для неё гробик да кресток, буду снова и снова размышлять насчёт звериной души. Потом же холмик останется: будет за чем ухаживать, куда венки класть, что прибирать – тут уж и сам Бог велел поразмышлять. Знаете, я как-то припомнил, что даже дети, бывает, хоронят умерших или погибших животных, устраивают их поудобнее. Сам, будучи мальчонкой лет шести-семи, неоднократно хоронил птенцов, выпавших из гнезда, да и мать рассказывала о том, как она в детстве похоронила мышь. Ту мышь изловила мышеловка. А она увидала, расплакалась, побежала к бабушке-дедушке и говорит: «Хочу, мол, гробик для мышки бедной сделать, чтоб ей уютно там было, чтоб не прямо в холодной земле лежать». Те, конечно, улыбнулись детской выдумке, однако помогли… Я ж всегда относился к этому серьёзно. И вот подумал, что они, дети-то, видно, что-то знают. А ведь недаром говорится, что устами младенца глаголит истина…- и он замолчал, задумался.

Как-то ночью Глеб Дмитриевич разбудил меня, позвонив по телефону. Я взял трубку, а он мне сразу:

-Я хочу, чтобы вы со мною на кладбище пошли. Но не настаиваю. Пойдёте ли?

Я слишком уважал старика, чтобы отказаться, хотя мне вовсе не улыбалось в полночь идти на кладбище. Я согласился, и мы договорились о месте встречи.

На большом же городском погосте ничего не произошло. Мы просто бродили молча среди могил, подходили к ним, клали венки, сплетённые Нилиным собственноручно. Но именно здесь, среди крестов и плит обычного людского погоста, мне и раскрылся Глеб Дмитриевич Нилин со всех сторон. Он теперь не представлялся чудаком со странными, оторванными от мира сего мыслями. Именно на этом человеческом погосте я понял, что он не из тех, кто, умирая, отдаст всё своё состоянию одному лишь приюту для собак, не оставив ни гроша бедствующему ближнему своему. Ещё я ясно понял, что он не просто дерзновенный мыслитель, а активный деятель, рвущийся в ополчение добра и правды, потому-то и ищущий их в самых экзотических уголках нашей жизни, задающий самые по-дерзкому неожиданные вопросы, но никогда не заявляющий, что нашёл на них ответ, ибо боялся оступиться, возгордиться. Я открыл в нём молчаливую любовь ко всем, такую любовь, какая она и должна быть: чистую, не ищущую ответа, отклика.

Мы дружили уже четыре года, когда была сделана двенадцатая ручка старикова гроба, засиявшая на дубе бронзовым ангелком… И я, как сейчас помню, помогал мастерить эти ручки… И до сих пор не знаю: каяться мне в том али нет…

Помню, ясно помню, как сказал тогда старый гробовщик:

-Осталось, слава Богу, только росписью всё сие покрыть и домик готов!

Он ещё как-то по-светлому улыбнулся.

А меня вдруг будто что-то кольнуло: предчувствие будто какое нехорошее пробежало.

Я промолчал, но с тех пор перестал помогать ему, а лишь смотрел на его работу и пытался отвлечь от неё разговорами, чаще приносил всяких мёртвых животных, дабы он их хоронил, над ними исключительно трудился. А стал работать Нилин с каким-то неудержимым рвением, что не могло не тревожить меня. Частенько он говаривал мн укоризненно:

-Что-то вы, молодой человек, совсем отбились от рук: не помогаете боле мне. Возьмите ж кисть, краски здесь, — и пишите. Это есть ваша, то есть творческая колея. Быстрей и работа двинется.

Я пробовал возражать ему, но он лишь качал головой:

-Вы меня удивляете! Неужто вы не хотите сотворить добро? Пишите же, пожалуйста!

Это действовало на меня обезоруживающе, и я, вздохнувши, брал в руки кисти.

Пролетел таким порядком год. Наконец, наступил тот момент, когда старик отложил в сторону кисточки, отодвинул краски и с удовлетворением оглядел своё детище, ещё влажное, но вполне готовое.

-Осталось теперь ему высохнуть, и можно уходить на покой со спокойной душой!- и улыбнулся ясно-ясно, как солнышко на утренней летней заре.

Я попытался убедить его, что у некоторых ангелков недокрашены крылышки, но и слушать меня не желал.

Ещё через неделю был у Глеба Дмитриевича день рождения. Я пришёл к нему, принёс торт какой-то да фарфоровую собаку с улыбающейся мордой.

Старик встретил меня бодрым и сияющим. Торт тут же поставил рядом с чашками на стол, а собаку с внезапной нежностью прижал к груди своей, прослезился и долго рассыпался в благодарностях. Потом сели пить чай. Он сказал мне:

-Мать говорила, что я родился в десять часов вечера…- и замолчал, погрузился в мысли.

Я тоже молчал.

После чая Нилин ушёл куда-то, неся на руках мой подарок. Затем вернулся с собачкой же и с каким-то мешком на плече. Сел. Мешок на стол положил и начал, вынимая поочерёдно разные вещи:

-Во-первых, хочу подарить вам вот это. На память… Делал все эти пять лет.- и он достал деревянный глобус на стерженьке, только вместо Евразии на нём был вырезан человек, вместо Северной Америки – яблоня, вместо Южной – ангел, вместо Африки – собака, вместо Антарктиды – Луна, вместо Австралии – смесь из танцующих пятен огня, воды, земли и воздуха, на северном полюсе разместилось Солнце, а океаны покрылись многочисленными сердечками.

Я с благодарностями принял этот необычный подарок, а хозяин продолжал:

-Во-вторых, слушайте внимательно, молодой человек. Вы будете моим наследником и душеприказчиком. И не спорьте! Воли Божией не изменишь. Слушайте дальше. Умру я скоро. Даже примерно знаю, когда. Чувствую…- его лицо при этой речи было светло и радостно по-тихому. –Лично вам завещаю все мои инструменты, оставшиеся доски да сад с погостиком. Остальное имущество продайте. А это я даю вам мои сбережения. Вырученные от продажи деньги присоедините к ним. Я знаю, дом снесут. Пусть себе сносят: не мешайте. Но сада пусть не трогают. Вот, кстати, бумага от нотариуса, чтоб у вас не возникло проблем. Деньги отправьте в пользу бедным. Кое-что себе оставьте: пригодятся. Я рассчитываю на вашу честность и не сомневаюсь в ней. Так… Здесь ясно? Теперь дальше… Касаемо меня… Моего великого эго, так сказать… Вот это все мои регалии как упокоенного, включая саван. А это «Евангелие» и эту фарфоровую собаку положите ко мне в гроб. Хорошо? И ещё хочу попросить вас: ставьте всегда в храме свечку за упокой грешной души моей… За раба Божия Глеба… Ладно? Вот и всё. Я пойду в комнаты помолиться, а вы, милый друг, позвоните, пожалуйста, священнику.- и удалился.

Потом прошла исповедь с причастием на дому; сходили в храм. После храма старик обошёл весь сад свой, посидел у каждой могилки, принёс новые венки, поправил все кресты, наказал мне:

-Блюди садочек сей. А я уж в вас уверен, потому-то и спокоен.

Вечер стоял уж. Глубокий и ясный-ясный такой! А природа вся так и замерла в ожидании чего-то будто торжественного и только лишь гуще и крепче пахла повсюду. И хоть бы что шелохнулось!

Глеб Дмитриевич Нилин вошёл в спальню свою и лёг лицом вверх. Словно солнышко ангельское на подушке лежало, сияло-сияло так!.. Хорошее было лицо! Я тогда ещё невольно припомнил, как он пять лет тому назад толковал про «хорошее выражение лица» у мёртвого ужика.

Пробило десять вечера, и старик внезапно озарил счастливой улыбкой свой светлый лик, крепче прижал руки, сложенные крестом, к груди своей и выдохнул в самый последний раз на этой грешной земле.

Он усоп, как по часам… В самый день и в самый час своего рождения – явления на свет Божий. И было ему восемьдесят два года ровно…

16 марта – 12 июня 2013 года.

« Мир падших и скорбящих Два брата »