Летом уходящего 2017 года я имел удовольствие познакомиться с творчеством Максимилиана Александровича Волошина, со дня рождения которого в этом году прошло ровно сто сорок лет. Признаюсь, что сперва, когда только начал читать полное собрание его стихотворений, я не смог проникнуться вполне этим творчеством, хотя увидел, что это нечто незаурядное и интересное. Понимание и проникновение начали приходить чуть позже. И теперь я уже с чистой совестью говорю, что творчество Волошина мне интересно и привлекательно, что в нём я вижу и чувствую не только нечто незаурядное, но и мудрое, а иногда даже и пронзительное.

Дорогие друзья, представляю на ваш суд эссе, посвящённое одной из тем волошинских произведений. Как всегда, буду рад любым вашим комментариям!

(продолжить чтение, нажав кнопку «Далее»)

 На пути к преображённому единству

Эпиграф

Мне близки небо и земля.

Максимилиан Александрович Волошин

Обычному образу Гермеса-вестника всегда не хватало одного важного предмета, который дополнил бы собою невероятную силу кадуцея, мудрую магию крылатых сандалий и ясную крылатость шлема. Но теперь, когда Гермес уже давно не бог, а символ из звенящей синевы, одновременно столь далёкой и столь близкой от Земли, можно смело утверждать, что, некогда пустовавшая, правая рука его сжимает новый атрибут, этот могучий, живой и проницательный предмет – небольшое зеркальце. Но откуда оно у него и, главное, зачем оно ему нужно?

Это зеркало, рождённое мыслью, оживлённое чувством и увековеченное словом, – плод высокого ремесла, нетленностью своей и поглотивший, и, вместе с тем, прославивший личность самого мастера, имя которого – Максимилиан Александрович Волошин. Тот самый Волошин, чей широкий, ясный взгляд, серьёзно устремлённый на нас, чей тугой, прочный голос, идущий из роковой глубины, твёрдо начертали ещё в расцвет лет самого автора: «Теперь я мёртв. Я стал строками книги», – намекая на то, что суть яблони не в ней самой, а в её плодах, что главное для нас, читателей, кроется не в мыслях, чувствах и характере поэта, не в его дружелюбном лице, а в созданных им текстах с их живой идеей. А в творчестве М.А. Волошина особенно сильна идея зеркала: это его сок, вкус которого необходимо раскрыть.

Перебирая жемчужины волошинского творчества и пытаясь собственноручно воссоздать из них зеркальце, то есть пытаясь понять его структуру и идею в действии, необходимо, собственно говоря, начать не с зеркала, а с причин, породивших его. При этом появление зеркала в произведениях поэта не будет обсуждаться с хронологической точки зрения, поскольку речь не идёт о биографии, а о рассмотрении творчества как системы текстов, отрывающейся от скупой и ненадёжной материалистичности простого жизнеописания.

Итак, всё началось с поисков. Кто я? Каково моё место в мире? Что такое мир, каков он? Можно по-разному отвечать на эти вопросы, подходить к ним под разным углом. Однако, кроме всех прочих, верно и такое наблюдение человека, «стерегущего бесконечность» или, что то же самое, старающегося любым способом «закрепить преходящий миг», чтобы получше всё рассмотреть: как только появляется спокойная минутка, когда, как кажется, можно не спеша, с лёгкостью, даже с «беспечностью» приступить к изучению этой самой бесконечности, оказывается, что не очень понятно, к чему бросаться, что сохранено и сохранено ли что-нибудь, потому что бесконечность удваивается, раздваивается и вот-вот разойдётся совсем. И, поскольку сказано, что эта «двойная бесконечность» сквозит, приходит понимание повсеместности этого явления, дух которого витает не только над гладью водоёма (возможно, тут по-настоящему и нет никакого водоёма), но и в горах, и в городе, и в нашем доме… Причём в стихотворении «И день и ночь шумит угрюмо…», где мы и встречаемся с «двойной бесконечностью», речь уже идёт о зеркале и об отражении («зеркальность тишины», «из отражённой глубины»), но овладеть этим зеркалом ещё не удаётся: оно слишком неожиданно показывает «двойную бесконечность», которая становится задачей для ума. И оказывается, что вся Вселенная в любой её плоскости дробится на разные миры, причём можно обнаружить немало антонимичных, враждебных друг другу миров. И всё это – уже умноженная бесконечность!

Так как же в такой ситуации возможно «всё понять, всё пережить»? Ведь это особенно важно для творца земного (будь то поэт, художник, композитор), если он не желает создать нечто ложное, бессмысленное или убийственно ужасное. В текстах М.А. Волошина можно найти выход. Нужно просто стать странником, «прохожим, близким всем и всему чужим». Близким, чтобы воспринять все миры, чужим, чтобы при этом хотя бы внутри творца между враждебными мирами не произошло столкновения. Идеальное место такого странника – «людное перепутье», междумирие, откуда всё видно, где всё одинаково близко и отдаляется на одинаковые расстояния. Но это, разумеется, ещё не окончательный выход, а лишь странствия, собирание и сложение неких фактов, искания, метания между «или» и «или». Вполне вероятно, что поначалу состояние двойственности как довольно интересное ощущение может быть «основой счастья», но со временем оно перестаёт удовлетворять, кажется слишком пассивным и не соответствующим идее мирозданья. Ведь такое нахождение в междумирии – не что иное, как отчаянное чтение чужих судеб в «бледных бороздах ладоней», когда (пусть даже подсознательно) всё дышит желанием узнать нечто своё, родное. В итоге бытие ускользает, остаётся чуждым и чужим, поскольку ему по-настоящему «не причащаются». Действительно, идее мирозданья чуждо всё чужое как оплот того, что стремится стать отдельным, слишком индивидуальным, покушаясь тем самым на целостность Вселенной. Всё живое, на самом-то деле, стремится к созидающему единству, в котором каждый из миров становится сильнее. Можно приводить множество примеров из истории, но сейчас, пожалуй, слишком далеко ходить не нужно: этот пример очень близок, он живёт в волошинском «Рождении стиха». Вы только посмотрите! Где царит тревожный мрак? Там, где всё отдельно и вразнобой: множество отдельных зарниц, отдельные окна (они освещены, но каждое явно само по себе), некие отдельные волокна, каждое из которых поёт нечто своё… Но отдельные слова – эти посланники разных миров и сами заключающие в себе миры – не могут жить отдельно, стремятся «вспыхнуть» парами, чтобы постепенно соединиться в нечто прекрасное, благоухающее (например, в стихотворение).

Итак, «золотая середина» бедна, «золотая середина» губительна для многоплоскостной Вселенной; имея чисто материалистическую природу, она и должна оставаться позвоночником физической симметрии. Но всё-таки какой же мир выбрать как место притяжения всех остальных вселенских атомов? Следует начать с того, что выбирать какой-то один мир из всей Вселенной бесполезно: ведь он, поглощая всё остальное, единство превратит в одиночество, а потом от своей же огромности обрушится новым океаном многомирия. Все живые миры одинаково угодны Создателю, одинаково стремятся друг к другу, одинаково страдают от разрушительных сил, будучи братьями, частями «вечного кружева». И при этом, как сказано в «России распятой», «братоубийство (в самом широком смысле) лежит в самой сущности братства и является следствием ревности к Богу, ревности к своей правде». Именно поэтому попытка одного несовершенного мира стать абсолютным центром чаще всего приводит к ещё большему противостоянию, разделению и ослаблению мирозданья.

«Довольно крови!» – восклицал безумный Абрам Балашов, ударяя ножом в лицо Иоанна Грозного со знаменитой картины И.Е. Репина. Не могу, однако, согласится с мыслью критика этой картины, чьё творчество здесь обсуждается, что эта высоко символическое произведение – портрет жестокости, её натуралистическое повторение. Правда, затронутая тема достойна отдельного разговора, но нужно отметить то, к чему аналитическая мысль Волошина прикоснулась, но не смогла открыть до конца. В лекции, посвящённой сути трагедии репинской картины, было высказано предположение, что тот самый крик: «Довольно крови!» – звучал и в душе художника, когда тот писал «Ивана Грозного и сына его Ивана». Но, на самом деле, что главнее, сама картина всем своим существом взывает: «Довольно крови! Довольно крови!» И этот призыв можно понимать как прямо, так и образно, широко; это призыв к мирному сосуществованию и созиданию, столь же громкий, как и любые требования тишины. И, пусть воспринятый из уст Балашова, а не от картины, он вошёл в творчество Волошина.

А раз противостояние братских миров, эта символическая кровь, – смерть, раз оно противно самим этим мирам, которые, с другой стороны, войдя в него, самостоятельно избежать его не могут, закономерна мудрая мысль, высказанная в «России распятой»: «Когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев». Родившаяся как духовно-политический афоризм, обусловленный великой русской трагедией, мысль эта приложима к любой ситуации, когда между братскими по своей сути мирами нет взаимопонимания. Она возвращает нас в междумирие, которое внешне тут же исчезает, ибо перед нами предстаёт соборность: идея, овеянная силою молитвенного слова.

Но, чтобы понять, как действует это чудесное слово, нужен вещественный символ. Магнит тут не подойдёт, потому что соборность не просто совокупность, сложившаяся вокруг одного центра, а система, взаимопроникающее единство, чего нельзя обнаружить при налипании отдельных деталей к магниту. Но… Что же это? Ведь вспоминается то, что ещё недавно было столь непонятно, что вызвало столько вопросов и недоумений! Это ведь то самое, из-за чего родилась двойная бесконечность, а точнее, благодаря чему она стала видна! Это – та самая «зеркальность тишины», зеркало!

Действительно, зеркало втиснуто в междумирие. Достаточно вспомнить про таинственное и пугающее зазеркалье, спрятавшееся напротив лицевой его стороны – и это станет понятно. И, несмотря на то, что зеркало «дробит и отражает» мир, оно не способствует его раздвоению, а лишь выявляет эту раздвоенность, множественность, что особенно хорошо видно именно в месте стыка миров подобно тому, как раздвоенность козьего копытца видна благодаря наличию единой подошвы. Сам же этот стык появляется благодаря зеркалу, где «один вопрос другим всегда перебивается», предметы, их тени, движения стремятся друг к другу. И это, конечно, не только внешний рисунок: зазеркалье тоже стремится к нашему окоёму. Состояние междумирия зеркала сохраняется даже тогда, когда его закрывают покрывалом.

В волошинском дневнике, также являющемся частью творческого наследия мыслителя, в записи от 21 июня 1905 года сказано: «Я зеркало». И это, на самом деле, не просто констатация факта и характеристика своей личности, не просто откровение, а принцип, касающийся творчества, требующий своего раскрытия и в сжатом виде получивший его в стихотворении «Зеркало». Действительно, раздвоенность и зеркальность – два взаимообусловленных ощущения, две идеи, напитавших всё волошинское творчество. И последняя из этих идей, конечно, важнее, потому что содержит в себе завет всем творцам, всем тем, кто желает стать мастером слова. Следы её действия мы обнаруживаем и в объективно-сострадательных стихотворениях о великой трагедии русской революции 1917 года и Гражданской войне, и в довоенных дневниках, которые, описывая, естественно, и личность автора, в большей мере всё-таки отразили саму эпоху Серебряного Века с её исканиями, странностями, страстями и подъёмами. Следы её заключены и в активной гражданско-человеческой позиции М.А. Волошина в годы русской усобицы двадцатого века, когда он «всеми силами своими молился за тех и за других», то есть за единство русского народа: эти его действия уже по их глубокому историческому и общечеловеческому значению вышли далеко за рамки конкретной личности, выйдя в символическую плоскость, в мир вечных текстов (так же, как и его дом, к тому же навеки запечатлённый в стихотворении «Дом поэта»). Воистину, зеркальна и судьба волошинского творчества! Вы только взгляните! Ведь зеркало, если только это не какой-нибудь роскошный трельяж, – всегда одна из наименее заметных вещей в помещении, сразу в глаза может и не броситься, насильно внимание к себе не приковывает, но, несомненно, в нём чувствуется притягательность, магия. Точно такое же и положение творчества коктебельского мастера в российской культуре. Будучи достаточно известным российскому читателю, на фоне творений целой плеяды его блистательных современников: Блока, Есенина, Мандельштама и др. – оно всё же заняло место довольно скромное, относительно тихое, но при вдумчивом прикосновении в нём чувствуется сила.

Так каков же завет творцам земным несёт в себе идея зеркала? Во-первых, коль скоро душа хочет творить, то есть говорить со всей Вселенной, надеясь, что та примет её детей, ей, её словам нужно открыться всем мирам, «дух обнажая до дна», уподобляясь «глазу, лишённому век», который всё стремится вобрать в себя, не зная устали, не ища века, которое его закрыло бы от соучастия судьбам мирозданья. Во-вторых, необходимо смирение перед всею Вселенной, что бы та ни показала, какое бы испытание ни дала, хоть с грустью, но принимая «тягу древних дней». В-третьих, нужны «таинственный восторг» перед всеми живыми мирами, нежная любовь к ним. И, разумеется, творец не будет творцом, если не станет раскрывать смысл всего происходящего, дробя окружающее на отдельные детали, чтобы их подчеркнуть, скрещивая тени, сплетая свои кружева… Но при этом нельзя лгать: ведь ложь отворачивается от отражений, не желает единства Вселенной, хочет ото всего отмежеваться.

Зеркало – это не холодное безразличие, потому что оно живо, «чувствует и внемлет», молит, в конце концов, творит, отражая и преображая всё окружающее. Зеркало – это, на самом деле, и не признание множественности правд, потому что оно собирает и сочленяет разные представления слепцов, изучающих отдельные части слона, чтобы получился настоящий слон единой истины. И нужно всё-таки добавить, что губка и зеркало не одно и то же: если первая просто впитывает, тяжелея, складывает всё вошедшее и отдаёт тот же объём, что и взяла, то второе, не имея изначально почти ничего своего, бесконечно вбирает в себя всё, к нему идущее, воодушевляясь, умножает, закрепляя тем самым получающееся единство, делая его ещё более вечным, бескрайним и живым, иными словами, творчески преображая единство. В этом-то и заключается магия зеркала! Вот, почему оно может быть вещественным символом соборности, цель которой – крепчайшее единство, где происходит бесконечное созидание чего-то благого. Область его действия – чисто духовная плоскость (речь, в основном, идёт о творчестве), но так хочется верить, что действие этой духовной идеи поведёт за собою и материальный мир, который, ощупывая копыта слона, тоже причастен к правде!

Кроме того, живое, созидающее, наблюдающее, обобщающее зеркало – это субъективная объективность. Это та единственная объективность, которая доступна несовершенному человеку. В самом деле: человек всегда погружён вглубь разнообразнейших миров с их контекстами и с его личным восприятием и всегда ограниченным опытом, а потому просто не имеет возможности взглянуть на Вселенную со стороны. Но он может, взяв на вооружение всё, что ему доступно, не боясь субъективизма, а воспринимая его как должное, приступать к обобщению, не сбрасывая слишком поспешно налипающую шелуху, а пытаясь её переработать, удаляя лишь истинные плевелы, твёрдые и сухие, как гибель. Если в слове, в творчестве, в рассуждении живёт зеркало, то в таких текстах почти все противоречия превращаются в живительные созидательностью и привлекательные загадочностью парадоксы, а антитезы изящны и естественны. Точно так, как и в плодах высокого ремесла коктебельского мастера!

Зеркало – символ и идея, претендующие на бессмертие, на неуничтожимость человеческими руками. Вы только вдумайтесь! Ведь, если даже и разбить его (хотя этого делать всё равно не стоит), появится множество зеркал, которые продолжат отражать, соединяя и переплавляя, миры и друг друга. И только тогда Творец это могучее око «тусклою плевой затянет», когда окончательно исчезнет тяга к противостоянию между братскими мирами, которые придут к гармонии, Вселенная окончательно обретёт целостность, а оно, это око, будет готово переродиться из деятельного портала в чудесный мир, и своеобразный, и по-прежнему близкий всем остальным.

Пока же пусть новый Гермес возьмёт в свою правую руку зеркало, в котором не нужно искать ничего пугающего, но только таинственное и созидающее, пусть поблагодарит за него Максимилиана Александровича Волошина, могучего мастера из Коктебеля, его зеркальное творчество: ведь зеркало – истинно живой символ и по-тёплому лучезарная идея, воплотившие высоко духовный и бессмертный смысл, – так нужно символическому Гермесу-вестнику, пока человек ещё не причастился Бытию раз и навсегда!

29 августа – 3 сентября 2017 года.